Лариса сожгла дом за две тысячи долларов, а за тонну золота прожжет насквозь таящие их скалы. Если, конечно, мне поверит.

* * *

А девочка?! Ей же можно сделать операцию? Надо позвонить Ларисе. Прямо сейчас.

* * *

– Привет! Как поживаешь?
– Замечательно.
– Слушай, как там внучка?
– Она в больнице. Вчера ей сделали операцию – Ахмед дал денег. Не звони мне больше.
– Хорошо. Счастья тебе.

* * *

Вот такие дела.

* * *

В-пятых, найдя, то, что искал, я задумался, почему Александр закопал свое золото. Ответ нашелся быстро. Покорив и ограбив Согдиану, в то время – рай земной, женившись на прекрасной Роксане, полководец... опустился. Индия перестала его тянуть, он размяк, окруженный всеми льстецами и ценностями тогдашней ойкумены. В какой-то момент поняв, что стремительно деградирует (в этом ему помогли и Клит, убитый им в припадке бешенства, и призраком являвшийся ночами, и другие македонцы, с которыми он спал в первых походах на голой земле, спал под одним плащом, не высохшем еще от крови, пролитой на поле брани), поняв, что превращается в червяка, жиреющего в золотом навозе, он разрубил гордиев узел, нет, совершил символический обряд возрождения – он вернул подлое злато в первобытное состояние, вернул жертвой в холодную мать-землю, и тут же стал прежним Александром, стал прежним великим Александром – в те времена в действенность ритуалов верили свято, и потому они действовали.
Как, понимая это, я мог извлечь сокровище на свет божий? Извлечь чужую беду, расскрыть ящик Пандоры? Нет, не мог – я отчетливо видел, как Александр смотрит вокруг и люто ненавидит это золото, его обступившее, ненавидит людей, боготворящих его, как обладателя этого золота, я остро представлял, как эта ненависть входит в желчный металл и намагничивает его злом.
Капля этого зла, выступившая на доказательстве Согда – остатке кубка, отравила мое сознание. А когда я взял в руки невозможно прекрасную скифскую бляшку, изображавшую волка, себя пожирающего, я отравился весь...
В-шестых, я прижимист, и мысль, что это золото, если его извлечь, неминуемо попадет в руки какой-нибудь Надежды, и она раздаст его льстецам, чтобы слышать их подслащенные речи, мучила меня так, что я...
Я ведь даже не подошел к нему. Побоялся, что покорит. Убедившись, что оно существует, оно – в моей власти, я бежал прочь.
В-седьмых, мне интересно, чем это кончится. Мне интересно будет посмотреть в глаза тому, кто найдет меня, чтобы найти золото, и уничтожить его путем обмена на жратву от пуза, на тень пальм, тихое жужжание кондиционеров и продажную любовь.
А если по правде... Пролистайте страницы, посвященные началу восьмидесятых. Разлад в семье. Злость. Обоюдные измены. Незнание куда деться. Неверие. Боязнь потерять последнее – себя. Уверенность, что все женщины имеют в голове одну цель – увести в болото, увести от дела.
А сейчас мне терять нечего.

В-восьмых, этот клад теперь не клад Александра Македонского, а мой клад. Я теперь Александр Македонский. Пока я.

, – это символы языка HTML. То, что между ними – знаки и строки – при расшифровке не должно учитываться.


* * *

«Бег в золотом тумане».
"Свернув с тропы направо, мы очутились в узком уютном ущелье. Солнце уже падало к горизонту, горы, ожившие в косых его лучах, притягивали глаза спокойной красотой.
Люблю горы. Тайга давит, в ней ты как пчела в высокой траве; она красива извне, сбоку. Особенно в Приморье, когда исцарапанный колючками аралии и элеутерококка, изгрызенный гнусом, посматриваешь с высокого морского берега на нее, кудряво-зелено-дикую, только-только тебя освободившую, посматриваешь, обнаженный, посматриваешь, неторопливо очищаясь от энцефалитных клещей, погрузившихся в тебя по самую задницу...
Тундра... С ней общаться лучше с вертолета, как впрочем, и с пустыней – они не любят людей. А горы оживляют Землю... Горы – это музыка природы, главное ее движение. Эта музыка зарождается в недрах, и все гладкое, ровное, поверхностное вздыбливается, устремляется к небесам. Да, на это требуются миллионы лет. И потому эту музыку не услышать, можно лишь почувствовать отдельные ее ноты, вернее отголоски этих нот – шум горного потока, гул землетрясения, шепот лавины. Горы – это сама жизнь, в них есть верх, и есть низ. Ты стоишь внизу и знаешь – ты можешь подняться на самый верх, не в этом месте, так в другом. И на вершине знаешь – здесь ты не навсегда. Там это становится понятным – нельзя всегда быть на вершине. Не нужно. Человек должен спускаться. К подножью следующей горы".

15

Из класса нашего в окно
Я выскочил и долго-долго
Лежал один
Там, в вышине,
В тени разрушенного замка.
Исикава Такубоку.

Послал письмо Полине (она с матерью в Южной Корее). Неожиданно ответила. Сухо. "Мы тут деньги зарабатываем, а ты письмами своими заколебал. Сказки по-прежнему пишешь? Написал бы сказку со смыслом, что надо больше работать, а не болтать".
Адреналин попер, я поднял перчатку, пошел гулять. Через час пришло вот это.

Гвоздичка и Камень

Спросил цветок у камня, что лучше – быть или существовать, молчать или что-то говорить? Камень бы не ответил, да жалко ему стало дикой розовой гвоздички, жить которой оставалось до следующего дождя.
– Молчать лучше, – сказал камень, по макушку сидевший в прибрежном песке. – Вот я молчу, спрятался, ни на кого не обращаю внимания, и живу уже десять тысяч лет. А когда река вырывает меня из песка, и вниз несет, я только лучше, круглее становлюсь. И ближе к своей мечте.
– Ну ты ведь стучишь, когда летишь по каменистому дну?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81