но Джули открыла мой Дар. Она собрала меня, как мозаику, по кусочкам. Джули изменила мои представления о женщинах и мужчинах и обо мне самом. И наконец я понял, что не любил ее так, как Зибелинг… и что быть ее другом — вот все, чего я хотел и в чем нуждался.
Я чувствовал, как любопытство Ласуль рассеивается, но ее рука все еще держала мою. И она все еще слишком напоминала мне Джули… хотя не настолько, чтобы я чувствовал себя в безопасности… Мы шли в тени высокой каменной стены, оба сдержанные, учтивые и каждый сам по себе.
— Это требует много… мужества — близко общаться с тем, кого большинство людей боится и избегает, — сказала Ласуль.
Я выдавил из себя какое-то наподобие смеха. Но это не был смех.
— Она боялась всех вас сильнее, чем вы ее. И имела на то права и причины, поосновательнее ваших.
Ласуль помолчала, размышляя о том, поняла ли она меня, или я нарочно оставляю многое недосказанным. Моя голая рука под ее ладонью стала скользкой от пота. День дышал на нас зноем. Я почувствовал, как в Ласуль поднимается напряжение, не имеющее никакого отношения к нашему разговору. И, когда я понял, что это за напряжение, я почувствовал точно такое же.
— Что-нибудь не в порядке? — наконец спросила она.
— Я… Просто болит голова. Поболит и перестанет. Все нормально…
Но Ласуль повела меня вдоль окружающей сад ярко-зеленой живой изгороди к деревянной скамейке и заставила сесть. Воздух был наполнен жужжанием насекомых.
— Иногда, если потереть виски, вот здесь… — бормотала она. Ее пальцы дотронулись до моего лба, делая медленные мягкие круговые движения… лицо ее, волосы — такие знакомые, губы почти касались моих, я мог чувствовать аромат цветов и детский запах теплой, нагретой солнцем, кожи… Внезапно я понял, что не могу отвести взгляда от ее глаз, потому что видел сквозь них то, что скрывалось внутри.
— Так лучше? — прошептала Ласуль и отняла руки от моего лица. И мне стало еще хуже.
— Да, — пробормотал я.
Рука Ласуль замерла в воздухе, касаясь белесой линии шрама над моим левым глазом. Затем нежные, легкие пальцы заскользили вниз, вдоль ребер, следуя другой матово-белой линии.
— У вас прекрасное тело, — сказала она, — но вы о нем не заботились. Вам следует обращаться с телом поаккуратнее, оно должно сохраняться долго.
— Знаю, — сумел выговорить я. Теперь уже у меня болела не только голова.
— Когда вы так молоды, вы думаете, что это продлится вечно.
— Нет. Я знаю, что не вечно, Ласуль…
— Кот!
Я дернулся, словно ударенный током, и огляделся. На балконе своего кабинета стояла Элнер и смотрела, прямо на нас.
— Пожалуйста, зайдите ко мне.
Я вскочил; чары, остановившие время и мысли, сгинули. Оставив Ласуль сидеть на скамейке, я пошел к дому, оборачиваясь до тех пор, пока не смог заставить себя отвернуться и смотреть вперед.
Одолев ступени, я вошел в холодный сумрачный холл, который мигал охранными экранами, пока я плелся до кабинета Элнер. Мысли мои блуждали где-то позади, в переплетении садовых тропинок. Я не представлял, что Элнер собирается сказать мне. И, что еще хуже, не знал, как отвечать.
— Мадам? — охрипшим голосом сказал я, остановившись на пороге комнаты.
Элнер, отойдя от окна, направилась ко мне. Льющийся снаружи свет очертил ее темный силуэт. В первое мгновение я не мог разглядеть выражение ее лица, но зато смог почувствовать его.
— Не знаю, что вы думаете о целях и задачах вашего пребывания здесь, — начала Элнер без обычных претензий на вежливость, — но вы здесь не для того, чтобы вторгаться в личную жизнь членов семьи. Я держу вас не за тем, чтобы вы использовали свою… телепатию, — последнее слово Элнер выговорила как какую-то непристойность, — чтобы иметь власть над детьми или над несчастной женщиной, которая сама не знает, чего хочет.
Я вспыхнул:
— Я не использовал… — Я оборвал фразу, поняв, что объяснять не имело смысла. Правда это или нет, Элнер все равно, что бы я ни говорил. И это было самое худшее.
— Не понимаю, — сказал я наконец.
— Чего вы не понимаете? — Меня и Элнер разделяли длинный, инкрустированный звездами стол и стена гнева, презрения, страха…
— Почему Джули думала, что вы ее любите. Она просила меня помочь вам, потому что, по ее словам, вы — единственная, кто любил ее. Вот настоящая причина, почему я здесь: Джули попросила. Вы, должно быть, ненавидите ее не меньше, чем все остальные.
Элнер беззвучно зашевелила губами. Она хотела обвинить меня во внезапно пронзившей ее боли, но не могла этого сделать. Она отвернулась, глядя на что-то в противоположном конце комнаты. Портрет ее мужа.
Чуть слышно Элнер произнесла:
— Джули была такая беспомощная… потерянная… Она так нуждалась в том, кто любил бы ее такой, какая она есть, без всяких условий… — Элнер посмотрела на меня, и вдруг в уме ее непроизвольно возник мой образ: какой у меня был вид в первый день, когда Элнер оставила меня стоять здесь, в залитой солнцем комнате. — Джули была другая.
Я резко развернулся, потому что хотел скорее уйти отсюда. Рукав рубашки зацепился за вытянутую руку висящей возле дверей скульптуры. Я дернулся и услышал звук разрывающейся ткани. Слабо завязанные рукава соскользнули с шеи, и рубаха упала на ковер. Я нагнулся, подхватил ее и выругался про себя: весь перед был распорот.
— Кот. — Голос Элнер как будто схватил меня за плечо, как гипсовая рука этой дурацкой скульптуры.
Я распрямился, комкая рубаху и отворачивая от Элнер лицо.
— А… кто сделал это с вашей спиной?
— Никто. — Я шагнул к выходу.
— Кот.
— Спросите у Испланески. Я прошел через Агентство Труда, не потеряв своего скальпа, верно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168