вы умеете меня рассмешить.
– Ну и слава богу! – сказал Ян, тоже поднимая бокал.
Через две недели трое негодяев были повешены.
В который раз рука заплатила за голову. Вечная несправедливость.
Соломон Бриджмен и Ян Хендрикс смотрели в этот момент, как дуврские утесы растворяются в ноябрьском тумане. Ла-Манш был серым, как жидкая сталь.
13. ЯЙЦО ДРАКОНА
Корабль держал курс на Кале. Бриджмен, стоявший на палубе, облокотившись о борт, поскольку предпочитал свежий воздух открытого моря тошнотворной затхлости кают, обратился к Яну, опять сжимавшему между сапог свою сумку с драгоценностями:
– Простите, что заговорил о предметах, которые касаются только вас. Вы сбежали от приглашения маркизы Эберкорн, чтобы не пришлось танцевать гавот с ее дочками на выданье. Но вы весьма пригожий малый и не век же будете прятаться от женского вожделения, которое ничуть не менее настоятельно, чем мужское. Неужели у вас нет никакой склонности к прекрасному полу? Или вы избрали жизнь монаха?
Упрямый ветер, хлеставший Яна по лицу, окрасил его щеки румянцем. Юноша улыбнулся.
– Соломон, то, что я узнал о любовном пыле, было не слишком поучительно. Тела разогреваются под воздействием похоти, а нередко и вина. Каждый использует другого как вещь, чтобы достичь двух-трехминутного животного удовлетворения, во время которого тела выделяют жидкости, предназначенные для воспроизведения себе подобных. После чего приходит усталость, отупение и удивление, что столько трудов было потрачено ради такой малости при полном безразличии к настроению партнера. Предполагаю, что именно это обычно и называют любовью. Однако я не думаю обзаводиться потомством и больше не хочу, чтобы кто-то относился ко мне как к вещи.
Сперва озадаченный, Бриджмен вдруг затрясся от приступа безудержного смеха, и Ян, заразившись, тоже засмеялся.
– Не думаю, что это имеет отношение к тому, что ваш друг Исаак Ньютон называл всемирным притяжением, – добавил Ян.
Бриджмен захохотал еще пуще; англичанин почти выл от смеха, захлебываясь им так, что привлек внимание моряков.
– Счастлив опять развлечь вас, – сказал Ян.
Бриджмен достал из кармана большой носовой платок, на которые тогда была мода, и, прежде чем высморкаться, промокнул себе глаза.
– Но неужели вы никогда не испытываете потребности в присутствии друга, сообщника, который утешил бы вас в моменты одиночества?
– Я терпел присутствие брата Игнасио около десяти лет. Уверяю вас, я ни разу не заскучал по нему с тех пор, как оставил его в Мехико в плачевном состоянии.
Бриджмен, качая головой, подумал почти невольно: «Тело этого малого глухо. Быть может, это благословение для него». Но тем не менее он был озадачен и продолжал настаивать:
– Однако когда вы видите красивую девушку, розу, наделенную всеми природными прелестями, неужели вы не испытываете влечения к ней?
– Соломон, – ответил Ян, – такое создание – один из шедевров природы, как те же самые розы, как бабочки и соловьи, не говоря о попугаях Южной Америки, яркие цвета которых меня восхищают. Но неужели вы думаете, что я испытываю потребность блудить с розами, бабочками, соловьями и попугаями?
Тут Бриджмен не нашелся что возразить. Речь этого юноши была совершенно логична. Правда, она не слишком согласовывалась с тем, что называют здравым смыслом, и англичанин был этим настолько смущен, что больше не задавал вопросов.
Неужели Ян Хендрикс увечен сердцем?
Через два дня почтовая карета доставила их из Кале в Париж, после остановки в Перонне, где они поужинали тушеной капустой и паштетом из кабана, запив белым шампанским вином, которое выбрали, потому что оно стоило дорого и приятно щекотало в носу.
Бриджмен уже два раза бывал в Париже; он нанял плохонькую карету и на почти правильном французском назвал кучеру адрес гостиницы «Лебедь» в квартале Сен-Медар, неподалеку от Потрошиного моста. Там он спросил две самые большие комнаты, и к вечеру измученные, но уже умывшиеся и посвежевшие путешественники были склонны смотреть на жизнь более спокойным взглядом.
– У меня тут есть друзья, которые нас охотно приняли бы, – сказал Бриджмен Яну, – но я предпочитаю, чтобы эта поездка прошла незамеченной.
На следующий день Соломон попросил юного спутника взять свою сумку, и они отправились в карете на набережную Ювелиров, где Бриджмен стал отыскивать вывеску некоего Шаленшона, гранильщика и золотых дел мастера. Она нашлась между вывесками его коллег Бёмера и Деме. Бриджмен сослался на общего знакомого, видимо важного клиента, что произвело на мастера должное впечатление. Шаленшон проводил посетителей в большое подсобное помещение, подальше от визга пилы, которой ученик распиливал глыбу порфира, и ударов молотка, которые два других наносили по мрамору. За соседним верстаком еще один ученик выколачивал выпуклость на какой-то золотой посудине с помощью маленького молоточка с фетровой накладкой.
Шаленшон запер дверь и занял место за большим столом. За его спиной возвышался внушительный сейф. Посетители уселись напротив.
– Я бы хотел, чтобы вы обязались хранить полнейшее молчание о том, что последует, – объявил Бриджмен в качестве предисловия.
– Такие обязательства – часть моего ремесла, – ответил ювелир, кивнув.
Бриджмен сделал знак Яну, тот открыл сумку, достал оттуда самый большой изумруд и протянул ювелиру. Собственно, это была жеода – кусок породы с заключенными в ней кристаллами. Шаленшон прикинул вес на руке и заглянул в проделанное отверстие.
– Благие небеса! – воскликнул он потрясенно, покачав головой.
Потом схватил ручной подсвечник, чтобы рассмотреть внутренность при свете пламени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130