Ею я и призываю вас заняться.
Готлиб все еще был под впечатлением рискованного прыжка, который мысленно совершил, – сперва под влиянием княгини Полиболос, а теперь вот и графа Банати.
– Княгиня уверяет меня, что вы не стеснены в деньгах, – заключил Банати, открывая ящик своего стола. – Но ваше ученичество потребует расходов. Так что вручаю вам этот кошелек, но рекомендую умеренность.
Он встал, передавая Готлибу новехонький, внушительного веса кошель из черной телячьей кожи.
– Мы люди чести, так что расписку с вас не требую, – сказал Банати.
Готлиб кивнул и тоже встал.
– Вена – идеальный город, чтобы обучиться музыке и танцам. Советую побыть здесь несколько месяцев. Мой дом открыт для вас. Сообщите мне ваш адрес, когда будете его знать.
Банати проводил своего посетителя до двери и протянул ему руку. Готлиб ее пожал. Банати вздрогнул и бросил на него удивленный взгляд.
Когда замешательство рассеялось, Готлиб улыбнулся:
– Простите меня, я…
Банати по-прежнему пристально смотрел на молодого человека, потирая себе ладонь.
– Это странная особенность, которой я не могу управлять, – объяснил Готлиб.
На самом деле он уже мог управлять флюидом, если долго поглаживал рукой по дереву, но в своем смущении забыл об этом.
– Замечательная особенность, граф. Только подумайте, как она поспособствует вашей репутации, – заметил Банати.
Готлиб кивнул и поспешил уйти.
На улице его поджидал Альбрехт, едва сдерживавший свою радость со времени их возвращения в земли, которые называл «христианскими».
Приятный запах горящих дров разносился по улице, где проживал граф Банати; Готлиб остановился, вспомнив о кострах, которые они жгли вместе с индейцем Кетмоо в лесах Новой Испании. Сделал машинальный жест, словно отгоняя москитов от своего лица.
Потом вдруг снова увидел перед собой тело брата Игнасио. Прерывисто задышал.
Увидел мысленным взором и труп доньи Аны, трактирщицы из Майами.
Готлиб отдал бы целое состояние, чтобы увидеть, по-настоящему увидеть сейчас рядом с собой Соломона Бриджмена.
Он не писал ему уже много недель и твердо решил сделать это сегодня же.
Готлиб почувствовал себя одиноким и вспомнил слова из одного алхимического трактата, который купил во время своего предыдущего пребывания в Вене: начальную из двенадцати ступеней трансмутации символизирует первый знак зодиака – Овен. Это знак очищения огнем стремления.
Висентино де ла Феи обратился в пепел.
Следующая ступень – конденсация через соединение частей, то есть определение цели. Символ – Телец.
Ее он также миновал: теперь он стремился к власти. Он знал об этом. Он был целиком проникнут этим стремлением.
Альбрехт озабоченно наблюдал за ним.
– Хозяин? – пробормотал он.
– Я размышляю, Альбрехт, размышляю.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БЛИЗНЕЦЫ И РАК (1743–1748)
22. КРУТЫЕ ПОВОРОТЫ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ
Трепетная тишина повисла в зале Венской академии музыки на Пратере, словно застыл, не решаясь упасть, величественный занавес.
Стоя на возвышении перед полудюжиной профессоров и примерно двумя десятками учеников, граф Себастьян фон Вельдона опустил скрипку, достал батистовый платок из рукава и изящно промокнул себе подбородок. Потом положил скрипку на стол у себя за спиной.
Лежавшие на пюпитре ноты, страницы которых переворачивал ему один из студентов, остались открыты на финальных тактах партиты ре минор Иоганна Себастьяна Баха, хоть и написанной для виолончели, но только что блестяще исполненной на скрипке.
Грянули аплодисменты. Лица сияли.
Преподаватель графа Себастьяна профессор Генрих Бёрцма, похожий на кузнечика, маленький человечек с седой гривой, вскочил и подбежал к возвышению.
– Граф, ваша игра – самая прекрасная награда, на которую может надеяться преподаватель! – заявил он громогласно. Потом обратился к присутствующим: – Господа, вы сами могли оценить разумность фразировки, мягкое изящество легато и совершеннейшее чувство такта, обладание которым граф Себастьян только что продемонстрировал.
Новые аплодисменты, на сей раз разрозненные.
– Отметьте, что скрипка непостижимым образом передала всю чувственную полноту виолончели, – продолжил профессор Бёрцма.
– Полагаю, граф обязан этим своему имени, – заметил другой профессор, по фамилии Гроцманн, – ведь он тезка самого композитора.
Остроту приветствовали сдержанные смешки, разрядив атмосферу, становившуюся слишком уж торжественной.
– Быть может, граф Себастьян исполнит нам три вариации, сочиненные им на тему этой партиты? – предложил профессор Бёрцма, подняв голубые глаза на своего ученика.
– Охотно, – ответил граф Себастьян. – Тем не менее, маэстро, я бы хотел, если вы позволите, предложить вашему вниманию чакону и фугу на ту же тему, которые вы еще не слышали.
Бёрцма опешил.
– Вы сочинили чакону и фугу?
– Да, поскольку мне показалось, что вариациям в форме сонаты не хватает выразительности.
Бёрцма жестом пригласил его исполнять и уселся на свое место.
Себастьян взял скрипку, подтянул струну, положил подушечку на плечо и начал.
Зазвучал бассо остинато, навязывая свой танцующий ритм, и почти одновременно, словно играя сразу на двух инструментах, скрипач обозначил тему, потом дал вариацию, подхваченную бассо остинато, потом вторую вариацию, третью и так далее, вплоть до пятой. Тут, сочтя, что чакона послужила экспозицией, он начал развитие, потом стретту, которую повел вплоть до заключения первоначальной темы.
Он играл с такой сосредоточенностью, что пот выступил у него на лбу.
Последовавшая тишина была еще величественнее, чем в предыдущий раз, она почти оглушала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130