— Я такого никогда не слыхала. Наборщик?
Об издательском деле я имел весьма смутное представление, однако помнил, что наборщик работает в типографии, а не в редакции. А вдруг Л. Ушкин в самом деле какой-нибудь рассыльный «Огонька», вроде той уборщицы, которую я видел в «Друге детей»?
— Ну не скажите, Галочка, — ответил я, стараясь за тоном превосходства скрыть неуверенность. — Разве вы ничего не читали Л. Ушкина? Это весьма и весьма известный писатель. Он часто публикуется в столичных журналах и... вообще в прессе.
Неожиданно мне пришло в голову: вдруг Галя спросит, что Л. Ушкин написал? Положеньице! К счастью, Галю не интересовали произведения моего кумира.
— Не слышала такого. Вот Сергея Есенина знаю. У нас девчонки полкнижки его в тетрадки переписали. Еще Тургенева проходили. А тут какая-то чудная фамилия «Л ушкин»!
Она расхохоталась.
Меня оскорбило, что Галя даже правильно не прочитала фамилию моего рецензента. Не Лушкин, а именно Л. Ушкин. Да хорошо ли она грамотная? Например, она
не захотела взять роман Замоиского «Лапти», который я ей давал. «Про колхоз? Это, наверно, скучно». Интересуется ли она вообще литературой, книгами? Может, такая же, как и Клава Овсяникова?
— Вы дружите с Аристархом Дейнегой? — беззаботно продолжала Галя. — Говорят, он тоже стихи пишет? Но что Аристарх может? Он и двух слов не свяжет. Наши девчонки всегда над ним смеялись. И вообще, разве с девятилетки принимают в поэты? Там же, наверно, нужно большое образование?
Я поспешно закурил, чтобы скрыть краску, залившую лоб, щеки и, казалось, самые глаза: ведь у меня-то за плечами и девятилетки не было. «Надо обязательно еще дообразоваться, — подумал я. — Может быть, мне в Москве действительно поступить куда-нибудь учиться?» Вдруг в редакции «Огонька» спросят: «А вы чего кончили? Покажите документы. Ах, только семь классов да просидели год в фабзавуче!» И откажутся печатать.
Отвечать Гале я не стал, сделав вид, что не могу принять ее подковырок по отношению к своему другу. Я переменил тему: боится ли она учительства, уроков с первоклашками?
— Очень боюсь, — засмеялась Галя, сразу забыв наш предыдущий разговор. — Но я соберу всю свою важность, чтобы они меня сами боялись.
Я с тревогой следил за рецензией в ее крепкой смуглой руке: вот-вот уронит в дорожную пыль, еще, гляди, наступит ногой. И когда девушка небрежно протянула ее мне обратно, поторопился спрятать в боковой карман. Нет, Галя все-таки мало развита, ей только и делать, что учить сопляков на хуторе. Внезапно следующая фраза Гали вновь переменила мое мнение о ней:
— Сделаетесь писателем, Витя, пришлете книжку? В ее тоне лукавство? Ну и пусть. Тем не менее я все простил Гале и опять увидел в ней ум, бездну проницательности и тонкого вкуса. Да, она может отгадывать события, есть смысл дружить с ней, приобщить к литературе.
— Вчера кончил рассказ «Карапет», перепечатываю на машинке. Все делаю, как требуется, теперь в редакции не придерутся. Собираюсь сам отвезти в Москву и там опубликую.
— «Карапет»? Вот смешно. Что это такое?
— Кличка беспризорника. Я лично был знаком. Описываю, как его перевоспитали в колонии.
И начался сладкий для меня разговор.
Несколько дней спустя мы с Аристархом бродили в плавнях по мощеной дамбе. Неоглядно шелестел метельчатый камыш, куга, на многие километры тянувшиеся от станицы до Ейского лимана. В ушах стоял звон от комарья, и сам воздух над плавнями казался затянутым черной сеткой. В мутной воде турчали, бултыхались лягушки, у берега кружились жучки-вертячки, один раз мелькнул желтоухий уж. Пахло илом, тиной, гнилью растений. Вдали голубовато вставали невысокие горы: азовское приморье.
— Когда в Москву? —спросил Аристарх, придавив на крупном носу комара.
Разговор у нас каждый день был один и тот же.
— Деньков через... восемнадцать. (Время у меня было высчитано с точностью до минуты.) У братухи второго июня получка. Сегодня машинистка обещала закончить «Карапета». Хоть и дорого, а приходится перепечатывать, ты сам читал, этого требует Л. Ушкин. И ты свои стихи перепечатывай.
— Отец денег не даст. Придется тайком у матери просить.
Помолчали. Вот комары чертовы, не дают покоя! В Москве их, конечно, нету.
— Ехать будешь от Старо-Щербиновки поездом? Отвечал я на все вопросы гордо и очень охотно. Из нас двоих я был счастливцем, который прокладывал для обоих путь в столицу, в литературу.
— Передумал. —Я на ходу поймал летевшего на меня комара. — Говорят, тут прямиком можно дотопать до Азова. — Я кивнул на приморский лиман. — Срезаешь крюк в сотню верст. Ходьбы всего два дня. А оттуда поездухой. Так и дуну: дешевле выйдет. Скорее бы июль...
Новой темы для разговора не находилось.
От предвечернего лимана потянуло свежестью, в камышах у берега громче налаживали голоса лягушки, когда мы медленно вернулись в станицу. Огромный накалившийся шар солнца над плавнями слепяще бил в беленые стены хат, поджег шляпки подсолнухов на огородах, уличные осокори, цветущую лебеду у плетней. Неожиданно с телеграфного столба нам бросились в глаза осиянные светом типографские буквы. Что такое? Афишка? Куцая афишка извещала, что к нам в Старо-Щерби-новку приезжает «поэт И. Д. Вахрямин, который прочтет стихи собственного сочинения». Затем под аккомпанемент баяна выступит иллюзионистка Литяева-Огневая и исполнит ряд «замечательных гала-номеров», среди которых: жонглирование, прыганье сквозь горящий обруч, фокусы. Все это должно было состояться завтра же в станичном клубе, и публике предлагалось приобретать билеты.
Мы глазам своим не поверили и от волнения заговорили не сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70