Вот только с деньгами ехать! Не свистнул бы у меня их какой-нибудь артист... вроде тех, каким раньше был я сам. Ладно: буду придерживать в кармане. Я удачно на ходу вскочил в автобус и покатил к центру.
Корреспондентское удостоверение «Известий» сыграло свою магическую роль: мне дали комбинезон, резиновые сапоги, провожатого, и я спустился в шахту.
Надо сказать: под землей, в штреке, я почувствовал себя, как ротозей в пожарной команде, где все сбивают огонь. Люди потеют, выполняют план, а я путаюсь у них под ногами. Меня водили по забоям, и я оглох от треска отбойных молотков; я пробирался по скользким хлипким доскам и едва не свалился в налитую водой яму; впотьмах носом воткнулся в какую-то машину; вдобавок с мокрого потолка мне капало за шиворот. Я совершенно не понимал, как строят метро, расспрашивать же стыдился, боясь вызвать улыбки. Подумают: журналист, а ничего не знает, ну и нагородит в корреспонденции частокол из фальшивых фраз! Молчать? Еще глупее. Наверняка снова провалюсь, как с потаповским светофором. (Кстати, его сняли.) И я задавал инженеру, рабочим какие-то дурацкие вопросы и, выслушивая объяснения, со знающим видом кивал головой.
В конце концов после долгого блуждания по туннелю я исчеркал полблокнота. Чего не хватит — заменю смекалкой, фантазией. 'Худо другое: как бы избежать убийственной сухости, свойственной информационным заметкам?
«Не затуплю ли я свое перо? — размышлял я, возвращаясь на квартиру к сестре. — Сумею ли сохранить образность речи?»
Как хорошо ощущать в кошельке заработанные деньги! Сам себя начинаешь уважать. Мне казалось, что прохожие смотрят на мой оттопыренный карман (хотя не так уж он и оттопырился!) и думают: «Эка, буржуй пошел. Уж не гонорар ли получил за книгу?!»
Я сразу и торжественно вручил Корякиным долг за «угол». В этот день в подвале на Малом Гнездниковском я пользовался полным уважением. Даже Андриян Иванович, хотя и был «нагруженным», со мной заговорил вежливо:
— Вот за ваше здоровье чекушку принял, — сказал он, в сумерках придя к нам на «светлую половину», глядя на меня мокрыми хмельными глазами. — С получки, за квартеру. Не зря, выходит, на уголку стола сочиняете? Оплачивают. Это вот нам, кто поварешкой орудует, по шее дают. Выпить, видишь ли, нельзя. Слишком «нагружаешься»! Я, сударь мой, раньше в «Метрополе» поваром был. Знаете ресторан «Метрополь»? В «Савое». Н-да. В таких-то штанах, как у вас, туда не пустят. Чего там, в Кремль приглашали банкеты устраивать. Завсегда могу приготовить консоме... осетрину фри... шницель по-венски... Да что рассказывать, вам такого не едать. Не та, извиняюсь, рыло. За угол-то два месяца не в силах были заплатить. Пи-са-тель!
Очевидно подвыпив, Андриян Иванович не мог не «прицепиться».
Из кухни, вытирая с красных рук мыльную пену, пришла свекровь и увела мужа в «гроб» отдыхать. Скоро его брань стала глухо доноситься к нам из-за стены — и впрямь как из могилы.
Газета требует оперативности, и после ужина я освободил угол стола, уселся на продавленный диван, достал блокнот с записями. У стены на большой деревянной кровати басовито похрапывал мой шуряк, монтер Вовка, он сегодня тоже где-то «нагрузился». Тихонько посапывала розовым носиком племянница: спала она рядом, на двух составленных стульях.
— Позаниматься хочешь? — спросила сестра Лида, снимая чулок, и зевнула. — Рассказ новый?
— Если бы рассказ!— ответил я таким тоном, точно мне было очень досадно. — Опять, понимаешь, «Известия». Все-таки очень хотят, чтобы я у них сотрудничал.
— «Известия»? — радостно переспросила сестра и даже перестала снимать чулок. — Значит, будешь заметет писать? А не выйдет опять... чего?
Видно, работа в газете для нее была куда более солидным делом, чем сочинение рассказов. Я пренебрежительно пожал плечом.
— Вот чудаки вы все! И теща так смотрит: «Не сумели, Виктор, репортером?» Тогда ведь я сам отказался: надо было «Карапета» редактировать. Отказался бы и сейчас, да ответственный секретарь упросил. На своей
машине отвез в редакцию, такого жару дал за меня зав-отделу!
— Смотри, Витя, удержись хоть теперь.
Я с досадой уткнулся в блокнотные записи: эко бабье бестолковое!
Лист чистой бумаги, чернильница всегда придают мне уверенность. Квартира заснула, а я все грыз кончик розовой ученической ручки и усиленно обдумывал: чем бы расцветить материал, чтобы он стал интересным?
Из-под дивана вылезла крыса, глянула на меня глазами Лифшица, поспешно юркнула обратно в нору. И я вдруг решил писать не заметку, а развернуться на фельетон и крупно вывел заголовок: «Подземка». В самом деле: пусть-ка эти редакционные крысы посмотрят, на что я способен. Довольно ненужной скромности, пора приподнять забрало.
Начал со времен царя Дадона. Описал, как в прошлом веке в непроглядную осеннюю слякоть московские пешеходы теряли в грязи калоши, в налитых колдобинах увязали конки, извозчичьи пролетки и ночную окраину, слабо освещенную редкими газовыми фонарями, оглашали вопли: «Помогите! Утопаю!» И кончил тем, как теперь, при советской власти, быстро и удобно будет ездить в комфортабельных, блистающих яркими плафонами поездах метро. Фельетон мне показался очень остроумным, патриотичным, и я заранее улыбался, предвкушая, какой фурор произведу в отделе.
Вместо заказанных тридцати строк у меня получилось триста: их я на следующий день не без торжественности и положил перед заведующим отделом. Первый раз я увидел, как рыжие брови Лифшица полезли на лоб. Он взял мой фельетон, пересчитал страницы, недоуменно спросил:
— Да вы представляете себе, что такое информация?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70