Вот вчера я вам поэму о московском беспризорнике читал: в ней немало автобиографического.
— Я это почувствовал.
Мы оделись. Хотелось согреться, и я предложил:
— Вы любите, Сергей, гулять? Пошли в горы. Завтрак еще не скоро.
После доброго часа ходьбы мы забрались на ближний утес Карадага. Взошло солнце. Внизу, развалясь до самого горизонта, спокойно, всей своей мощной сине-зеленой громадой, дышало море, и миллионы огоньков вспыхивали на его валах. Белопенный прибой у берега казался горностаевой оторочкой гигантской мантии.
— Надо б спрыснуть дружбу, — сказал Курганов. — Да я свою монету прогулял. У вас как насчет «кругляков»?
Я признался, что денег у меня в обрез на проезд домой. Не стану же я откровенничать, что всегда нуждался?
— Значит, все же пара червонцев есть? Тогда пошли в винную лавочку. Видите вон те белые дома? Это санатории медиков и пищевиков. Вечером я у них выступаю со стихами: на обратный билет для обоих заработаю.
Пить стали дома, закусывали персиками, подобранными иод окнами своей комнаты. Все утро мы обращались друг к другу с подчеркнутой деликатностью, опасаясь вспугнуть наметившуюся дружбу. Однако третьими стаканами токайского чокнулись на брудершафт, перешли на «ты», и я назвал Курганова «кореш».-Ему это слово очень понравилось, он обнял меня и предложил союз и в жизни и в литературе.
— Давай, — охотно согласился я. — Но как в литературе? Признаться, я не люблю современные стихи. .. кроме твоих, конечно.
— Очень просто, — подхватил Сергей. — Сейчас нашего брата начинающего писателя развелось, как головастика в болоте. Все редакции забиты рукописями. В одиночку бейся не бейся... Знаешь, что я придумал?
Папиросы у нас все вышли, и мы по очереди докуривали последнюю.
— С этого дня я везде стану распускать слух, что «Карапет» замечательная повесть. А ты веди политику о моем «Возрасте» и, если услышишь, что кто хает, —-круши. Понял? Ты знаешь Свирского, Углонова, Левина. Когда пойдешь к ним, незаметно подсунь мою книжку на письменный стол, будто забыл. Что им останется? Прочитать. Ну, а там стихи сами за себя постоят. Я же подкину твою повесть Асееву, Сельвинскому, Обрадо-вичу. Эти «мастодонты» заворачивают толстыми журналами, издательствами. Знаешь, как начнут печатать? Ого! Иначе разве они, стервецы, прочитают нас, молодых?
Головато придумано! Вот как продвигают себя московские поэты? А я-то, дурак, сижу в деревне и уши развесил. Конечно, я и без таких фокусов прославлюсь, но почему бы не принять участие в хорошем деле?
— Завязано, — сказал я и стиснул Сергею руку.
Весь месяц мы с Кургановым провалялись на золотистом песчаном коктебельском пляже, раз по двадцать в день бросаясь в шумящий зеленопенный морской прибой. В Москву вернулись шоколадные, по улицам ходили, засучив рукава: блеклые жители столицы провожали нас завистливыми взглядами.
Первым долгом я кинулся искать свою книжку. Я обошел несколько магазинов, прежде чем нашел ее. Лежит и будто светится. Я задержался в сторонке, не отрывая взгляда от «Карапета»: наверно, так сеттеры делают стойку над куропаткой. Искоса наблюдал за покупателями. Вот они толпятся у прилавка, но почему-то «Карапета» не берут. Странно: почему? Ведь книжка так бросается в глаза оранжевой обложкой и рисунком беспризорника! Внезапно меня пробил мгновенный пот: седова-
тый мужчина в очках взял ее в руки. Повертел, открыл на первой странице и, даже не поинтересовавшись ценой, положил на место. Ничего не пойму!
Знал бы он, что рядом стоит автор, может, и купил бы? Я быстро вышел из магазина.
В молочной у Никитских ворот, куда я заскочил закусить на сухомятку, неожиданно увидел Леньку Разжи-вина. Коренастый, широкий в груди и в туловище, он не спеша ел сметану с французской булочкой. Заношенная рубаха открывала его толстую короткую шею, кожа кир-нично-красных щек туго, как барабан, обтягивала косые, широкие скулы. Я взял кефир без сахара, встал с ним рядом у круглого мраморного столика, шутливо толкнул локтем в бок:
— Пододвинься, поэзия. Проза пришла.
— О! Селям-алейкум курортнику! — приветствовал меня Ленька, прожевав, и зеленые косо поставленные глазки его оживились. — Ишь после Крыма... забронзо-вел. Как живой памятник. Цветешь?
— Встретил бы ты меня, Ленька, неделю назад — чистый арап был. В прошлую субботу сдуру пошли с Сережкой Кургановым в баню и там на цементном полу вместе с грязными обмылками оставили половину своего великолепного загара.
— С Кургановым? Вон какие знакомства заводишь! К восходящим звездам жмешься. Как же, «Карапет» вышел, видал, видал, поздравляю. В большую литературу выбиваешься?
Под речи Разживина кефир и без сахара показался мне необычайно сладким. До ночи слушал бы, да он опять набил рот французской булочкой.
— Как у тебя с работенкой, Леня? Уцепился за Москву?
— Хрена лысого: жилплощади нет. Не знаешь ли какую холостую старушонку с отдельной комнатой? Черт с ней, пускай совсем беззубая, женился бы. А то МОНО в Истру направляет.
— Это же всего километров сорок? — воскликнул я. — Чеховские, левитановские места. Заживешь, как на даче... на молочнице женишься. С коровой. Летом приеду к тебе снимать чердачок.
— А это идея!—воскликнул Разживин. — Витька! Ты ведь вольный казак? Айда со мной в учителя? Обоснуемся на пару. Библиотека там должна быть во!—Он выставил большой палец руки. — Писать в провинции спокойно. Ты мне будешь читать свои новые рассказы, я тебе стихи. .. Советоваться станем. Знаешь, как завинтим?
Выйдя из молочной, мы побрели по Тверскому бульвару. Круглоголовые остриженные липы, цветочную дорожку вдоль аллеи изрешетили тени, прорезанные солнечными пятнами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70