- Не подобает жить без
оправдания, это значило бы - живете бессмысленно. Так что - привыкайте
заглядывать во все щели и ямы, может, там, где-то и затискана вам пот-
ребная истина. Живите безбоязненно, не бегая от неприятного и страшного,
- неприятно и страшно, потому что непонятно. Вот что!
Я и заглядывал всюду, не щадя себя, и так узнал многое, чего мне лич-
но лучше бы не знать, но о чем рассказать людям - необходимо, ибо это -
их жизнь трудная, грязная драма борьбы животного в человеке, который
стремится к победе над стихиею в себе и вне себя.
Если в мире существует нечто поистине священное и великое, так это
только непрерывно растущий человек, - ценный даже тогда, когда он нена-
вистен мне.
Впрочем, - внимательно вникнув в игру жизни, я разучился ненавидеть,
и не потому, что это трудно - ненависть очень легко дается, - а потому,
что это бесполезно и даже унизительно, - ибо - в конце концов ненавидишь
нечто свое собственное.
Да, философия - особенно же моральная - скучное дело, но когда душа
намозолена жизнью до крови и горько плачет от неисчерпаемой любви к "ве-
ликолепному пустяку" - человеку, невольно начинаешь философствовать, ибо
- хочется утешить себя.
---------------
Прожив на станции Добринка три или четыре месяца, я почувствовал, что
больше - не могу, потому что, кроме исступленных радений у Петровского,
меня начала деспотически угнетать кухарка его, Маремьяна, женщина сорока
шести лет и ростом два аршина десять вершков; взвешенная в багажной на
весах "фербэнкс", она показала шесть пудов тринадцать фунтов. На ее мед-
ном луноподобном лице сердито сверкали круглые зелененькие глазки, напо-
миная окись меди, под левым помещалась бородавка, он всегда подозри-
тельно хмурился. Была она грамотна, с наслаждением читала жития велико-
мучеников и всею силой обширнейшего сердца своего ненавидела императоров
Диоклетиана и Деция.
- Нарвались бы они на меня, я б им зенки-то выдрала!
Но свирепость, обращенная в далекое прошлое, не мешала ей рабски тре-
петать перед "Актрисой", Масловым. В часы пьяных ужинов она служила ему
особенно благоговейно, заглядывая в его лживые глаза взглядом счастливой
собаки. Иногда он, притворяясь пьяным, ложился на пол, бил себя в грудь
и стонал:
- Плохо мне, плохо-о...
Она испуганно хватала его на руки, и как ребенка, уносила куда-то в
кухню к себе.
Его звали - Мартин, но она часто, должно быть со страха пред ним, пу-
тала имя его с именем хозяина и называла:
- Мартыкан.
Тогда он, вскакивая с пола, безобразно визжал:
- Что-о? Как?
Прижав руки к животу, Маремьяна кланялась ему в пояс и просила хрип-
лым от испуга голосом:
- Прости, Христа ради...
Он еще более пугал ее свистящим тонким визгом, - тогда огромная баба
молча, виновато мигала глазами, из них выскакивали какие-то мутно-зеле-
ные слезинки. Все хохотали, а Маслов, бодая ее головою в живот, ласково
говорил:
- Ну, - иди, чучело! Иди, нянька...
И когда она осторожно уходила - рассказывала, не без гордости:
- Буйвол, а сердце - необыкновенной нежности...
В начале дней нашего знакомства Маремьяна и ко мне относилась добро-
душно и ласково, как мать, но однажды я сказал ей что-то порицающее ее
рабью покорность "Актрисе". Она даже отшатнулась от меня, точно я ее ки-
пятком ошпарил. Зеленые шарики ее глаз налились кровью, побурели, грузно
присев на скамью, задыхаясь в злом возмущении, качаясь всем телом, она
бормотала:
- Ма-мальчишка, - да ты что это? Это - про него, ты? Эдаким-то сло-
вом? Да - я тебя... Он тебя... Тебя надо на мельнице смолоть! Ты - с ума
ли сошел? Он - святе святого, а ты... Ты - кто?
И крикнула, неожиданно густо:
- Отравить тебя, волчья душа! Уйди!
Я был опрокинут этим взрывом изумленной злобы и, несмотря на юность
мою, почувствовал, что грубо коснулся чего-то поистине священного или
очень наболевшего. Но - как я мог догадаться, что эта масса жира и мяса,
размещенная на огромных костях, носит в себе нечто неприкосновенное и
столь дорогое для нее? Так учила меня жизнь понимать равноценность лю-
дей, уважать тайно живущее в них, учила осторожней, бережливее отно-
ситься к ним.
После этого Маремьяна, люто возненавидев меня, возложила на плечи мои
множество обязанностей по хозяйству начальника станции. Сменяясь с де-
журства, после бессонной ночи, я должен был колоть и таскать дрова на
кухню и в комнаты, чистить медную посуду, топить печи, ухаживать за ло-
шадью Петровского и делать еще многое, что поглощало почти половину мое-
го дня, не оставляя времени для книг и для сна. Женщина откровенно гро-
зила мне:
- Затираню до того, что на Кавказ сбежишь.
"Кавказ требует привычки", - вспоминал я изречение Баринова и написал
начальству в Борисоглебск прошение, в котором - стихами - изобразил Ма-
ремьянино тиранство. Прошение имело успех: вскоре меня перевели на то-
варную станцию Борисоглебска, поручив мне хранение брезентов, мешков и
починку их.
Там я познакомился с обширной группой интеллигентов. Почти все они
были "неблагонадежны", изведали тюрьмы и ссылку, они много читали, знали
иностранные языки, все это - исключенные студенты, семинаристы, статис-
тики, офицер флота, двое офицеров армии.
Эту группу - человек шестьдесят - собрал в городах Волги некто М. Е.
Ададуров, делец, предложивший Правлению Грязе-Царицынской дороги искоре-
нить силами таких людей невероятное воровство грузов. Они горячо взялись
за это дело, разоблачали плутни начальников станции, весовщиков, кондук-
торов, рабочих и хвастались друг перед другом удачной ловлей воров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83