— У… у! (Мол, давай рыбу, черт с ним, с проглоченным языком.)
Но вот, переведя дух, Жос спрашивает:
— Что за рыба? Ты поймал? Значит, берет?
Сергей, мгновенно ухватив тональность, так же скороговоркой отвечает:
— Голавль. Я. Изредка поклевывает.
— Сергей Афанасьевич знает голавлиное слово! — вздыхает Кулебякин. — А у меня ничегошеньки не получается, хоть тресни!
— Да что вы, доктор! — вспыхивает Жос. — Завтра на зорьке мы с вами его обловим! Держитесь рядом со мной, и вся рыба будет наша!.. Ай да рыба, ну вкусна!
Сергей засмеялся:
— Вот вам и голавлиное слово!.. Напор нужен, напор!
— И святая вера в успех! — подхватил Тамарин.
Сергей кивнул:
— Ну а если святая вера не сработает, съедим гарантийного голавля, которого я поймал нынче вечером, — он на кукане плавает.
— На гряде стоял, ниже ключа?
— Почти напротив осоки.
— Веселее, доктор, завтра и нам подфартит!.. А что за насадка? Ручейник?
— Да.
— И у вас есть ещё в запасе?
— На утро всем хватит.
— Ну а днём я смотаюсь к ладыжинской глинке, нарою бабки. На неё, Виктор Григорьевич, на бабку, — вот Сергей подтвердит — всяческая рыба жадно клюёт, как шальная бросается.
— Подтверждаю, — Сергей взглянул солидно, подливая вина в стаканы, — только это уж не спортивная ловля: от рыб хоть веслом отбивайся!
Кулебякин засмеялся, очевидно, живо представив себе сказочную ловлю, когда от рыб, кидающихся на крючок, надо, как от собак, отбиваться.
— А что это у тебя там, в тюке? — поинтересовался Сергей.
— Дельтаплан. Серж, ты завтра запустишь меня со скутера.
— Ладно, неугомонный, — смотрит Сергей, — все не налетаешься?.. Ну а как там твой махолёт?
— Все идёт по плану: строим, строим, экспериментируем! А ребята в моём студенческом конструкторском бюро подобрались энтузиасты! Все дельтапланеристы. С ними все можно построить… Да, Серёжа!.. Тут вот ещё такая история! — Жос вспыхнул. — С такой очаровательной девчонкой я познакомился!
— Тоже пришла к вам строить махолёт?
— Да нет, случайно. Очень занятная ситуация, нарочно не придумаешь… Ну, за что?
— За ваш энтузиазм, Георгий Васильевич, — улыбнулся Кулебякин. — Вы о своём махолёте расскажете?
— Непременно!.. Завтра на утренней зорьке, особенно если будет плохо клевать.
— А мне, поскольку с работами по махолёту я знаком, лучше о девчонке! — слукавил Сергей.
— О девчонке, — смеётся Жос, — может, и сегодня успею… Да, вот ещё какая у нас новость: поэт один к нам запросился… Такой насмерть влюблённый в авиацию, в летание, поэт!..
Прихожу на днях на кафедру, а у окна ждёт парень. «Вы Тамарин?» — «Я, — говорю, — давно меня ждёте?» Он тушуется: «С пяти часов… Но не примите за упрёк: прослышав о вашей работе по махолёту, сутки готов ждать, чтобы попроситься с вами работать…» — «И кто же вы?» — спрашиваю. «Поэт, — отвечает. — Очевидно, и стал им потому, что из-за недуга во мне не состоялся лётчик!»
Разглядываем друг друга. Ничего, занятный парень, лицо одухотворённое. «Как зовут?» — спрашиваю. «Евгений».
Ладно. Пригласил его в лабораторию, показал на динамометрическом стенде наши машущие крылья в действии. Его поразило, что, затрачивая равную мощность, мы посредством машущих крыльев получаем много большую подъёмную силу, чем при их движении в воздухе в распростёртом состоянии. Восхитило поэта и то, как мы пробуем летать, хотя пока, правда, на расчалках. Потом мы попросили что-нибудь прочесть.
Он прочёл несколько стихов, все, как один, пронизаны тоской о полёте. Вот запомнились такие строки:
Не вернуть мне юность,
Не вернуть полёты.
Где ты, солнца струнность,
Где вы, самолёты?
Улетели тучкой,
Не вернётесь, знаю.
Небо выбил случай,
Оттого страдаю!
Тамарин взялся за свой стакан, уставясь в костёр.
Слышалось лишь лёгкое потрескивание лопающихся угольев. Все трое медленно тянули терпкое вино, и никому не хотелось нарушать благословенной тишины.
Глава третья
Из-под золы в прогоревшем костре нет-нет и вспыхивали угольки. Стремнину представилось, будто они как детишки: из-под одеяла — зырк, зырк… И спать хочется, и любопытно послушать, о чём это говорят и говорят взрослые.
Да и сам он, больше слушая разговор Тамарина с Кулебякиным, как-то незаметно вымыл стаканы, миски, вилки, убрал все в корзину. И тут в дело включился Кулебякин: достал из палатки большой термос, наполнил его по пробку кипятком, приговаривая: «Это на утро, чтоб спозаранку было чем тракт промыть!» Остаток воды он выплеснул на костёр, вытряс самовар и, как держал его вверх поддувалом, так и повесил на сук ветлы сушиться. Здесь, на Оке, доктор с наслаждением исполнял обязанности самовармейстера.
В глубине вётел, поближе к реке, вдруг чванливо пощёлкал соловей, чуть попробовав голос. Все трое повернули головы на звук — соловей затаился. Тамарин хмыкнул:
— Подумайте, как возомнил о себе!.. «Великий певец»! Слышали, что он нам тут нащёлкал?.. «Что, петь?! В такой сырости и за спасибо?! Дудки!»
— Кхе… Выходит, и его испортила слава, — подключился доктор, — поди, теперь и за тройную филармоническую ставку высшей категории петь не станет?.. А месяц назад что здесь, каналья, выделывал!.. Какими беспредельными верхами потешался, какими трелями!.. А вот стал «лауреатом», и ни одного коленца не дождёшься… Так что, други, я спать пошёл. Да и вам советую: подъем в четыре!.. Спокойной ночи.
Через две минуты из палатки Кулебякина донёсся мерный храп. И, как бы вторя ему, из-за поворота реки на плёс вырвалось ритмичное шлёпанье старого колёсного буксира. Сергей сразу узнал в нём «Навигатора», очевидно, тянущего за собой две баржи с гравием. Вскоре в пробеле вётел показались его огни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133