Что же там такое?..– Смотри – там впереди, на горизонте, уже видны крыши Тайту. – Джинким потянул поводья, чтобы их кони шли рядом. – Скоро приедем. Но пока мы не во дворце, с его интригами, хочу попросить тебя об одном. Все, о чем мы с тобой говорили, должно остаться между нами. Даже Маффео и Хубилай не должны ничего знать.– Конечно. Обещаю тебе. Ты действительно хочешь скрыть это от Хубилая?– Да. – Он устремил взор к горизонту, где в лучах зимнего солнца, как разноцветные драгоценные камни в золотой оправе поблескивали изогнутые крыши города. – Когда-нибудь наступит подходящий момент, и я расскажу все Хубилаю. Но решу сам, когда этот момент настанет.Беатриче не возразила ни единым словом. Но почему все-таки Джинким не хочет рассказать все брату? Конечно, она плохо знает хана, видела его всего дважды. И все-таки у нее сложилось впечатление, что у Хубилая острый ум и от него не ускользнет ничего, что творится в его царстве. Возможно, он догадался и об отравлении Маффео. Но это дело Джинкима; в конце концов Хубилай – его брат, а не ее. Пусть сам все и расхлебывает.До Тайту добрались на удивление быстро. По какому-то тайному знаку с неба оба одновременно натянули поводья и остановились, пораженные открывшейся перед ними картиной. В ярких лучах солнца сверкал великолепный город. И все же чего-то не хватает этой красоте.– Великий город. – В голосе Джинкима слышалось разочарование. – Не надо было Хубилаю его строить.– Маффео и Марко говорили, что ты возражал против переезда. А почему?– Тайту планировали и строили китайцы. Строили для иноземного правителя, к тому же монгола. Они люто ненавидят нас, монголов, и презирают. Когда строили город, просили богов не о благословении. – Он помолчал немного, собираясь с мыслями. – Мой брат думает, что, построив город внутри империи руками китайцев, сплотит державу. Надеется, что китайцы теперь примирятся со своей судьбой – покоренного народа. Признают наконец его своим правителем, потому что именно их город стал столицей их государства. Спит и видит себя во главе мировой державы, какой еще никогда не было на земле: все народы живут в ней в мире и согласии.– Какие фантазии! – воскликнула она. – Если бы Хубилаю это удалось, на земле настал бы рай!Джинким насмешливо фыркнул.– В рай попадают лишь избранные – он сотворен не для простых смертных. Хубилай – мечтатель, и мечты его – глупость. Государства, о котором он грезит, никогда на земле не будет. Никогда, до скончания времен!– Почему же, Джинким?Мечта Хубилая о мирном многонациональном государстве с различными культурами настолько импонировала ей, что инстинктивно она отвергала пессимизм Джинкима, хотя понимала, что он прав. Это иллюзия – Хубилаю никогда не удастся претворить свою мечту в жизнь, история это подтвердит.Межнациональные конфликты и войны в двадцатом веке покажут, что человечество в этом вопросе не продвинулось ни на шаг.– Конечно, ничего не происходит, если все рассуждают, как ты. Каждый считает, что изменения невозможны, все должно оставаться по-старому, – ничего и не меняется. Мечта Хубилая говорит о его мужестве. Я восхищаюсь им. Все прячут в голову в песок, а он по крайней мере что-то делает.Он с тоской во взоре смотрел на нее.– Ты здесь совсем недавно и многого не понимаешь. Китайцы и монголы слишком разные: по образу жизни, по своим мыслям. Нет двух других народов, между которыми лежит такая пропасть. И Тайту не станет мостом через эту пропасть. Наоборот, я опасаюсь, что это переселение окончательно подорвет владычество Хубилая.– Почему ты так думаешь?– Взгляни на Тайту и сравни его с Шангду. Тайту – город с прямыми улицами, прямоугольными домами и квадратными площадями. Может быть, китайцам здесь и хорошо: они живут по своим, чуждым нам, жестким правилам. Мебель ставят только в определенном порядке. Или их танцы – каждый жест, каждое движение придуманы много веков назад. Но мы – монголы.Джинким смотрел на раскинувшийся перед ними город, но казалось, в его глазах отражаются не яркие китайские крыши Тайту, а изящные, почти прозрачные башенки Шангду. Еле слышно он продолжал:– Ведь жизнь человеческая и жизнь зверей идет по кругу, как смена времен года и даже движение планет на небе. Так было всегда, и так будет до конца дней. Потому монгольские юрты круглые, потому у нас круглые боевые щиты. И так же построен Шангду – с круглыми башнями и площадями. – Умолк, задумался; снова заговорил: – Нельзя выходить из круга. Нарушит человек это правило – оскорбит богов. Китайцы, быть может, не чувствуют этого – молятся другим богам. Видно, углы им не мешают. А богам их хорошо на этих узких улицах. – Он посмотрел на нее в поисках сочувствия. – У нас все иначе. Есть монгольская поговорка: «Степь дает свободу, степь дает счастье». Покинув степь, мы теряем все. – И тяжело вздохнул. – Нам надо было оставаться в Шангду. Иногда думаю – не стоило нам даже покидать свои юрты.Беатриче поразил этот его взволнованный монолог. Она взглянула на его озабоченное лицо – оно будто постарело вдруг на десять лет.Конфликт круга и прямоугольника… что-то она уже слышала об этом, кажется. Ах да, вспомнила. Один старый индус в разговоре с австрийским журналистом сказал почти то же самое. Согласно его теории, индусы твердо придерживаются формы круга, потому что он символизирует ход жизни и отражает жизнь природы. Белые люди предпочитают прямоугольные формы, а их в природе не существует.Поразительно, как точно и метко простые геометрические фигуры объясняют конфликт между культурами, о котором размышляли целые поколения историков и этнологов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101