– переспросила она.Все монгольские имена чем-то похожи друг на друга. Хотя Беатриче на удивление быстро выучила этот язык, многие тонкости и диалекты оставались ей непонятны. Быть может, Толуй говорит не о Джинкиме – ее Джинкиме, – а называет другое имя? Да-да, конечно же, она ослышалась!– Мой дядя! Джинким, брат моего отца! Погасла последняя надежда… – Юноша причитает, всхлипывает, плечи трясутся. – Мне кажется… боюсь… Беатриче, наставница, помоги же! Боюсь, он умирает!..Она открыла глаза, в голове все закружилось… Этого не может быть! Боже милостивый, не допусти, чтобы это случилось! Нет, ей только померещилось, это злая шутка… А если нет и он так серьезно болен, что действительно умирает?«Ты врач – должна действовать, а не тратить время на истерики и причитания!» Сделав глубокий вдох, она пыталась немного успокоиться. Сейчас, как никогда, нужна ясная голова.– Вот что, Толуй… я быстро накину плащ – и веди меня к Джинкиму. Мы попробуем ему помочь!Она метнулась обратно в комнату, схватила со стула плащ… В нем она вместе с Джинкимом была там, в степи, сидела на лошади, они смотрели на заход солнца. Прошло всего несколько часов… он чувствовал себя нормально… У нее так тряслись руки, что не получалось даже завязать пояс. После двух попыток решила не тратить время зря, а просто запахнула плащ. Толуй, похоже, не в лучшем состоянии.К дому Джинкима они мчались. Ребенок у нее в животе неистово толкался, протестуя против такого поведения матери.У Беатриче кололо в боку, во рту пересохло, но она не обращала на это никакого внимания. Лишь молилась, чтобы Толуй оказался не прав – Джинким жив! Она еще сумеет ему помочь, существует какое-то средство, дающее шанс спасти его…«Господи, не дай мне опоздать», – молила Беатриче, еще прибавляя шаг, хотя ужасно запыхалась. Толуй не поспевал за ней.– Джинким ранен?– О нет… нет…– Так что же все-таки случилось?Они перебегали площадь. Стояла глубокая ночь, вокруг ни души. Только звезды сверкают на ясном черном небе, невинно и безучастно. Словно ничего не случилось, словно в этот момент Джинким не мучается в предсмертных судорогах, борясь за жизнь.– Не знаю, – отвечал Толуй, тоже тяжело дыша: он второй раз проделывал этот путь. – Вечером, когда он вернулся домой, я видел его, говорил с ним. Мне казалось, чувствовал он себя хорошо, был в полном здравии. А сразу после полуночи меня позвал слуга. Джинкима скрутило, начались резкие боли в животе. Его рвало и продолжает рвать до сих пор.«Инфекция, – думала она, – или снова яд? Но почему Джинким? Наверное, из-за того, что хотел выяснить, кто и по какой причине отравил Маффео. Видимо, он слишком близко подошел к истине. Но сейчас не время ломать голову. Не исключено, что это просто инфекция. Зачем сразу предполагать худшее? Хотя чаще всего именно так и бывает… Когда давно работаешь врачом, знаешь, как происходят такие вещи».– Ты предупредил Ли Мубая или другого врача? – спросила Беатриче, когда они наконец добрались до дома Джинкима.– Нет, никому ничего не говорил.– Но почему?– Думал, что важнее сообщить тебе…– А ты не думал, что я здесь не у себя дома и поэтому есть болезни, которые мне неизвестны, и что я не знаю, как их лечить?! Какая глупость!Ох, она несправедлива к Толую! Ведь он в таком же отчаянии, как она. Юноша хотел сделать как лучше. Однако в ней кипел страх – жуткий, непреодолимый…Толуй открыл дверь, и они вошли в покои Джинкима. Кругом толпились слуги – лица у них испуганные, застывшие, как у загнанных в угол кроликов. Беатриче заметила: Толуй сразу исправил свою ошибку: послал одного из слуг за Ли Мубаем. Тот мгновенно сорвался с места, будто его выпустили из клетки на свободу.Беатриче в первый раз оказалась в доме Джинкима. Совсем иначе ей представлялось, как она впервые появляется здесь: в красивом наряде, благоухающая, чинно ступая, идет ему навстречу… Сейчас ее глазам предстала совсем иная картина.Комната выглядела как поле битвы после сражения. Устланная шкурами низкая кровать с накиданными на нее подушками пуста. На ней валяются скомканные одеяла и простыни, испачканные, как в полевом лазарете времен Первой мировой войны. Мебель перевернута, ковры сбиты в кучу. Весь этот беспорядок усугубляется резким, отвратительным запахом рвоты и испражнений.По полу ползает слуга – пытается как-то все убрать. Джинким, скорчившись в позе эмбриона, лежит в дальнем углу совершенно раздетый. По-видимому, с него сняли всю одежду потому, что он испачкал не только пол, но и всего себя…Беатриче бросилась к нему, присела на корточки, с трудом нащупала пульс: еле бьется. Если это инфекция, то отнюдь не банальная, а очень опасная для жизни.Джинким открыл глаза… Узнав ее, попробовал улыбнуться, но усилие это сразу угасло.– Не смотри на меня, Беатриче… Мне стыдно, что я перед тобой… в таком виде… – Прикрыл лицо рукой. – Какой… болван привел тебя сюда?!– Толуй.– Выкарабкаюсь, обязательно накажу его… Так ему и передай…– Джинким, я врач. И Толуй вызвал меня только поэтому. Он очень испугался за тебя.Рука Джинкима снова бессильно опустилась.– И все-таки ты не должна… смотреть на меня… Я в таком омерзительном виде…– Все это совершенно неважно.Она пыталась скрыть ужас. Его лицо, такое живое и молодое всего несколько часов назад, посерело и осунулось, глаза глубоко провалились. За короткий срок из здорового, сильного мужчины он превратился в дряхлого, немощного старика.Джинким вдруг схватил ее ледяными руками. Она невольно вздрогнула от их прикосновения.– У меня осталось мало времени… – прошептал он еле слышно, – поэтому…– Ерунда! – перебила его Беатриче, желая ободрить его, но ей не удалось скрыть дрожь в голосе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101