— Мы часто говорили о вас!
— Меня в высшей степени радует это, — отвечал Мануэль, с благодарностью взглянув на Инес, которая слегка покраснела и опустила глаза, — я и сам постоянно думал о донье Инес и беспокоился за нее, хотя знал, что она под защитой моего дорогого друга, патера Антонио.
— Патер изменил своему ордену, он вышел из монахов! — воскликнул майор.
— Это меня не удивляет, — сказал Мануэль. — Антонио принадлежит к тем благородным людям, которые ничего не делают против убеждения, малейшее разногласие между его обязанностями и совестью должно было непременно привести к подобному разрыву!
— Но он этим навредит себе, это опасно.
— Антонио не побоится никаких лишений и страданий, когда дело касается его убеждений. Я его знаю не один год, это сильный человек!
— Он благородный, возвышенной души человек, — поддержала Инес, — я глубоко уважаю патера Антонио.
— И хорошо делаешь, что с признательностью относишься к нему, — сказала майорша. — Это достойный человек, похоже, видевший мало радости в жизни.
— Но, несмотря на это, сохранивший любовь к людям, доходящую до самопожертвования, — сказал Мануэль. — Он всегда держался в стороне от всех. Выросши в монастыре, он никогда не знал отца и матери, никогда не знал родительской любви!
— А между тем он такой кроткий, как его не любить! — воскликнула Инес. — Не правда ли, милый дядюшка, и тебе ведь понравился патер Антонио?
— Да, должен сознаться! Мне особенно понравилось в нем то, что он, прощаясь со мной, обещал сделать все для примирения твоего с графом, как только вернется в Мадрид… Постой, дай мне сказать, милая Валентина, — обратился майор к жене, — я знаю, что этот разговор вам неприятен и тяжел, но тем не менее нечего бояться смотреть правде в глаза.
Племянница наша милое, доброе дитя, я очень рад видеть ее у себя, но вся эта история с ее отцом очень неприятна, и надо приложить все усилия, чтобы устроить примирение.
Патер, несмотря на то, что граф поступил с ним очень сурово, обещал мне все-таки уладить дело, и я надеюсь, что ему это удастся.
— Дай Бог, — сказала майорша, молитвенно складывая руки. — Граф во многих случаях бывает неумолим, и должна сознаться, если уж мы об этом заговорили, что наша Инес несколько поспешила, но мы, женщины, чаще слушаемся сердца, чем рассудка. Утешься, милое дитя, — прибавила добрая женщина, обнимая Инес, глаза которой наполнились слезами, — все уладится, и граф простит.
В такой откровенной беседе прошло время до ужина. Затем Мануэль простился и ушел в гостиницу, обещая вернуться на следующий день.
Оставшись одна с дядей и теткой, Инес рассказала им все то, о чем они еще только догадывались.
Уже из посещения генерала старики поняли, что у него серьезные намерения относительно Инес, но тем не менее не скрывали, что несогласие графа служит большим препятствием.
Инес, разумеется, была в сильной тревоге, так как и Мануэль, и отец были одинаково дороги ей, и размолвка с отцом была очень тяжела для нее.
Старый майор послал графу письмо, в котором призывал его к смирению, а майорша утешала и ободряла Инес. Придя на другой день, Мануэль нашел всю семью в прекрасном, большом саду, раскинувшемся вокруг домика майора.
Майор предложил Мануэлю пройтись, чтобы дать ему возможность высказаться.
Генерал заметил заплаканные глаза молодой графини и с участием смотрел на нее.
— Вы знаете причину горя Инес, — сказал, пожимая плечами, старик, — вам известно, что случилось. Инес горюет по отцу, а он жесток и неумолим. Но я вчера еще говорил, что надеюсь все-таки на счастливую развязку.
— Мне хотелось бы, майор, откровенно поговорить с вами, — отвечал Мануэль, — и попросить вашей помощи.
— Говорите, говорите, дон Павиа, — с улыбкой сказал старик, — чем могу, с радостью готов послужить.
— Как вам известно, граф Кортецилла имел планы насчет замужества графини Инес, которым не удалось исполниться…
— Странные планы, клянусь честью! Но граф всегда был чудаком, любившим окружить себя таинственностью. Мы с ним никогда не сходились. Но продолжайте, дон Павиа.
— Графиня Инес сбежала к вам из-за этих планов графа…
— Она должна была бы подождать, планы разрушились бы сами собой.
— Я явился к графу Кортецилле официально просить у него руки его дочери.
— В самом деле? Что же вам отвечал граф?
— Он отказал мне, это тяжелое для меня воспоминание, дон Камара! Граф Кортецилла обвинил меня в том, что я увез его дочь, и вызвал меня на дуэль.
— Что за глупость! Что он мог иметь против вас, дон Павиа?
— Он был очень разгорячен, и я едва сдержался, чтобы не отвечать в том же тоне. Вызов его я отклонил, так как не хотел поднимать оружие на отца той, которую люблю больше всего на свете. Мы расстались. Меня произвели в генералы, графиня Инес бежала к вам, вот в каком положении дело! Я горячо люблю графиню и не дождусь минуты назвать ее своей.
— Так этому-то мы и обязаны честью видеть вас у себя, генерал? Так, так, понимаю, — говорил старик, делая вид, что ничего не знает. — Ну, а что же говорит Инес?
— Донья Инес не против!
— То есть она заодно с вами, дон Павиа?
— Кажется, я смею это подтвердить, майор.
— Эге, так вот оно что! Тайный сговор, свидание в доме старого дяди, целый военный план нападения врасплох.
— Нет, нет, майор, не истолковывайте так моих слов! Я только надеялся найти в вас и вашей супруге добрых советчиков.
— Понимаю, понимаю, дорогой генерал! — вскричал старый Камара, с сердечной благодарностью протягивая руку. — Вы найдете в нас и советчиков, и верных помощников, потому что мы очень рады вашему союзу. Надеюсь рано или поздно уговорить и графа:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131