- Ты рехнулся, Ефрем? Что случилось? Ты не один?
- Мы тут с Чарли скучаем, сейчас собираемся пройтись. Передавай привет Артуру! Очень жаль, что я вчера так оскандалился в бридж.
- Ефрем... - с мукой в голосе произнесла Елена Сергеевна. Неужели все так плохо?
- Да. - Он помедлил. - Я неважно себя чувствую. Не выспался. Прогуляюсь и пойду залягу.
- Спокойной ночи, - мертвыми губами произнесла Елена. Этого "да" было достаточно. Она поняла все.
- Что будем делать, красавица? - спросила она свое отражение в зеркале. - Пока еще хороша, свежа... А дальше, дальше что? Старость с этим навозным жуком?.. Театры, путешествия, званые обеды, легкий адюльтер? А еще? Бриллианты, жемчуга, еще бриллианты и жемчуга, еще одно новое платье из Парижа... Слюнявая собачонка - предмет последней старческой страсти, или кошки...
Она вспомнила обращение мужа: "Кошка"... И содрогнулась от отвращения. Она не переносила кошек.
Елена позвала горничную и велела ей пригласить Федора, который целый день торчал в комнате для охраны в ожидании ее распоряжений.
Федор ошалел от безделья и скуки и теперь читал, валяясь на мягком диванчике, безразмерный любовный роман под названием "Девственница".
- Едем на дачу, - сказала Елена Сергеевна, и Федор заметил, что в ней как будто что-то сломалось. Плечи опущены, выбившиеся из прически пряди вяло висели вдоль щек.
Видно, хозяйка уловила удивление в его глазах. Этот строгий мужчина (уголовник, как шепнула ей всезнающая горничная Таня), вопреки всему, вызывал в ней ощущение надежности. Но Елена знала. как трагически обманчивы бывают ощущения.
- У меня болит голова... - вдруг жалобно сказала она, словно бросая пробный шар.
- Так останьтесь в Москве. - Федор удивился еще больше. Такого тона он от хозяйки не ожидал.
- Но муж... Артур Нерсесович просил приехать к ужину. Собирайтесь.
"Неужели любовники заподозрили, что их обули?" - мелькнуло в мозгу у Федора.
Она словно ждала от него каких-то важных слов или хотя бы знака, что он - за нее. Минута была решительная.
"Э, милая, - подумал Артюхов, - я ради тебя и твоего хахаля в сортире "свиньей" болтаться не хочу".
А вслух сказал:
- Вы, если вам что надо, просите меня... Чего я целыми днями от скуки балдею?
Елена Сергеевна попыталась поймать его взгляд. И теперь они смотрели друг на друга. Глаза в глаза.
- Хорошо. Идите, - пробормотала она, не выдержав первой, и отвернулась к окну.
Федор вышел, соображая, что у дамочки можно было урвать куда больше, чем посулил ему Аджиев. Да уж больно риск велик.
Она сама села за руль, а Федор расположился рядом, на переднем сиденье. Водила она свою голубую спортивную машину прекрасно, ехать было одно удовольствие.
- Когда же снова в театр пойдете? - несмело начал Федор, ему захотелось как-то отвлечь ее.
- А вы любите театр? - впервые улыбнулась женщина.
- Очень, - признался Федор. - Я на прошлой неделе кайфовал.
- Вот уж не ожидала от человека такой профессии...
- Какой такой? - бездумно произнес он.
- Не знаю... Охранник, наверное... - растерянно говорит она.
Со смущенным смешком Федор поворачивается к ней.
- Охранник - это служба, мадам, - говорит он. - У меня нет профессии. Я - вольный стрелок.
Лицо ее, снова отстраненно-невозмутимое, бледнеет.
- Вольный стрелок... - повторяет Елена. - Есть такая опера. Очень старая. Я забыла, но там, кажется, чтобы победить нечистую силу, охотник отливает заговоренные пули...
- Так ведь дьявола иначе и нельзя победить... Его простая пуля не берет, - усмехается Федор, и глаза их опять встречаются.
Руки ее на руле вздрагивают, и чуткий автомобиль слегка виляет в сторону. Сзади истошно гудят.
Больше до самой усадьбы они не произносят ни слова.
...Ефрему Борисовичу теперь постоянно кажется, что за ним следят. У него нет ни опыта в таких играх, ни навыка отличить реальную опасность от бреда воображения. Каждый человек, появившийся перед ним неожиданно или посмотревший как-то не так, кажется ему потенциальным врагом. Он понимает, что так недолго и с ума сойти, но ничего не может поделать с тем страхом, который леденит у него все внутри, не давая возможности не то что чему-либо радоваться, а просто жить.
Раздольский всячески избегает встреч с Еленой, хотя сознает, что может подтолкнуть ее этим на безрассудные шаги. И все время видит перед собой кривую ухмылку Аджиева, которая как бы говорит ему: "Попался. Не уйдешь".
"Надо объясниться с Еленой" - с этой мыслью он просыпается каждое утро, но потом всячески увиливает от свидания, хотя женщина ежедневно, прибегая к различным уловкам, намекает ему, что необходимо встретиться.
Вот и в этот четверг, в начале июля, она за кофе в офисе успевает сунуть записку: "Завтра в ГУМе, в 12 часов у фонтана".
Дурной сон. Шутка. Раздольский знает, что завтра Аджиев встречает в это время банкира из Австрии в аэропорту. Сколько у них будет времени? Ведь Аджиев может захотеть пообедать в ресторане вместе с женой. И как она приедет на это безумное торжище? Одна? С охранником? Ефрем Борисович сто лет не был в ГУМе. От прошлых времен у него осталось ощущение бесконечной колышущейся толпы потных лиц, мешков и огромных сумок. Он приедет, больше отказывать Елене нельзя. Вот сейчас она снова войдет в комнату, Раздольский слышит ее шаги около двери. Елена заглядывает к нему, и Ефрем Борисович молча кивает: да.
...Они выезжают с Федором в одиннадцать за букетом. Гостю из Австрии надо доставить в номер гостиницы роскошный, изысканный букет цветов. Елена заказала его накануне. Им надо только заехать за ним. Федор неожиданно для себя нервничает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112