Аджиев хмыкает. Они идут по саду к воротам.
Лицо хозяина бледно. Он всю ночь - Федор знает это - провел в больнице у жены. Наверное, Артур Нерсесович знает больше о том, что произошло с Еленой в городе, но ему он сказал: сердечный приступ. Уж не встречалась ли женщина с этим малахольным адвокатом? Конечно, он дал ей полный отлуп. И зачем только ей этот недоносок? Воистину, любовь зла...
- Ты все-таки не переоценивай свои силы, - вновь начинает хозяин. - Сейчас наступил решительный момент, они пустят против меня всю свою тяжелую артиллерию... Они теперь слишком много про меня знают. Я опоздал принять меры.
"Неужели Калаян успел-таки напылить? - думает Федор. - Тогда действительно будет горячо".
Аджиев смотрит на него искоса, словно примеряясь, сказать ли ему все до конца, но Федор опережает его.
- Калаян? - спрашивает он.
- Да, - кивает Артур Нерсесович. - Скоро Елене станет получше, и мы уедем. Потом я перестрою всю работу фирмы. Но мне нужно отдохнуть.
- У меня свои счеты с этой компанией, - усмехается Федор. - Скоро им станет жарко. Очень жарко.
- Смотри, как бы не поджарили тебя, - замечает Аджиев. - Я ничем не смогу тебе помочь.
Федор знает, что у него сейчас еще и неприятности по поводу погибшего Армена. Хотя экспертиза точно установила, что в момент катастрофы тот был сильно пьян, но Роза Гургеновна на каждом углу орет, будто это Аджиев убил ее мужа. Правда, она не может ответить на вопрос, почему при нем нашли билет до Вены и с кем он встречался в тот свой последний вечер.
- Ты действительно что-то задумал? - Видно, что Артур Нерсесович заинтригован.
- Узнаете из газет, - смеется Федор. - Они же любят "жареное".
- Знаешь, я хотел попросить тебя... - Хозяин медлит, а Федор терпеливо ждет. Они уже стоят у ворот. - Тут должна приехать из Тбилиси моя дочь... Может, в тот момент меня не будет. Ты присмотри за ней...
Аджиев опускает голову, ему было тяжело произнести эту фразу.
- Будет сделано, - коротко отвечает Федор, не вдаваясь в подробности. "Жигули" уже наготове. Он прощается с хозяином и охранниками, садится в машину. Аджиев провожает его глазами и впервые думает о том, что, если бы с ним что-то случилось, он бы пожалел о нем.
...Они шли уже, наверное, полчаса позади нескончаемой вереницы гаражей. Зяма впереди, Костик в непривычном для него стареньком джинсовом костюме - сзади. Справа простирался пустырь, захламленный кучами мусора, ржавыми частями от автомашин, мотками проволоки. От гаражей несло мочой, а Костик то и дело попадал ногами, обутыми в кроссовки, в кучки кала. Наверное, эти места облюбовали бродяги и бездомные собаки. Иногда перед ними, будто из-под земли, вырастали по двое, по трое псов, запаршивевших, со свалявшейся шерстью; они угрожающе рычали и исчезали так же внезапно, как и появлялись.
Кладбище машин кончилось, и началось кладбище палаток, видимо, их свозили сюда со всего города. Некоторые из них были обгоревшими, от других торчали, ощетинясь, одни остовы. А гаражи все не кончались.
Костик даже не представлял, что в Москве существуют такие гиблые места. И главное, совсем недалеко от метро и крупного жилого массива. Он шел молча, глотая пыль, которую поднимал, шаркая ногами, идущий впереди Павлычко. Тропка, по которой они двигались, стала совсем узкой, потому что пустырь вдруг вздыбился кучами глины, из которой торчали, поблескивая на солнце, острые осколки стекла и железная арматура. Костик уже царапал плечом облезающую ржавчину гаражей. Охрану они оставили у машины. Зяма утверждал, что лишнего шума им совсем не нужно, тем не менее Костик прихватил с собой пистолет, а Павлычко, кажется, с ним никогда и не расставался.
"Все-таки это - авантюра, - злится Костик на Зяму, попав пяткой в очередное дерьмо. - Ну, нашел человека, который пахал на Мотю. Договорись сам. Нет, надо меня тащить. А все Мирон. Доказательств требует, едрена вошь, нет, чтобы замочить без шума этого Шклявого! Видно, старая любовь не дает..."
Ревность и обида душат Костика. Он давно уже попал под жестокое обаяние и власть Мирона, он - его раб и безропотно выполняет все причуды своего господина.
Костик зачем-то переключается мысленно на их связь, вспоминает, какие чувствительные ягодицы у Мирона, и машинально трогает рукой свой подвижный зад. Этот блядский Мотя заслуживает пули. Что там у него, кисть винограда, что ли, в штанах, почему он пользуется таким успехом? Мирон, не сомневаясь, пожертвовал бы им, Костиком, но на Мотю рука у него не поднимается.
Гаражи упираются в стенку заброшенного писсуара, интересно, кто и зачем его здесь построил?
- Тут недалеко кладбище, - шепчет замедливший шаги Зяма.
"Только этого еще не хватало, - мелькает у Костика. - Унылей мест не бывает".
Его охватывает озноб, хотя солнце еще стоит высоко и даже припекает этот вонючий пустырь, над которым теперь вяло парят вороны, каркая дурными голосами.
Костик наконец решается и делает то, чего ему давно нестерпимо хотелось. Он достает из внутреннего кармана куртки прозрачную коробочку из-под пастилок "Тик-так", приспосабливается и, открыв ее, с наслаждением нюхает...
- Ну, ты, нюхач, - Зяма оборачивается, разгадав его маневр, нашел время оттягиваться...
В лице его столько злобы, что Костик на минуту теряется, а потом поливает его отборной бранью. Но Зяма уже снова идет, как бы не слыша ничего, только бормочет под нос:
- Натянул бы я тебя, сука, во все места...
За сортиром открывается небольшая площадка, а между гаражами теперь виден узкий проход, заваленный старой кроватной сеткой.
Они вдвоем тихонько отодвигают ее.
- Ты пока лезь на крышу, - командует Зяма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112