Мы уже стали спускаться с бугра, гуськом.
— Почему сподручный?
— Потому что Порфирий мог запросто звездануть его по уху! — рассмеялся дядя.
— Смеёшься! — сказал я. — Мне же интересно!
— Я не смеюсь. Скажи ему, Порфирий, скольких ты медведей взял.
— Почитай, шестьдесят будет, — сказал Порфирий.
— Кулаком?
— Иных кулаком, иных рогатиной, иных пулей. Это сподручных кулаком, маленьких, вот таких лоншаков, как этот.
— Каких лоншаков?
— Лоншак — годовалый медведь, — сказал дядя.
Мы уже подошли к костру. Он горел ровным, сильным огнём, потому что с двух сторон на него была сдвинута перегоревшая в середине сосна. Котелок с остывшей водой стоял сбоку на земле, и дядя опять подвесил его над огнём.
Мы сели к столу, и дядя с Порфирием закурили. А я думал, я опять лихорадочно думал, потому что всё это было необычайно!
— Как он удрал! — сказал я. — Молодец ты, дядя! И Чанг молодец!
— Петру и карты в руки, — усмехнулся Порфирий. — Он у нас…
Но дядя посмотрел на него странным взглядом, и Порфирий сразу осёкся.
— Чего? — переспросил я. — Почему карты в руки? Какие карты?
— Да ничего, — сказал дядя. — Это он так… Никогда в медведей не стрелял и стрелять не буду! Люблю их…
— А если большой попадётся? Или медведица? Я читал, что медведицы нападают…
— Всё равно не буду! Ты расскажи, Порфирий, как ты у медведицы под каблучком был.
— Случай пустяковый, — просипел Порфирий. — Чего и вспоминать дак… — И он смущённо махнул рукой.
— Нет, ты расскажи! — пристал дядя.
— Ну, бродяжил я тут с нахлыстом по реке и нарвался на Её с двумя маленькими. И ружья нет, и бежать некуда — позади Она с детёнышами, а впереди — река… Да и не успел бы я бежать-то: незаметно они подошли, чувствую — кто-то меня по штанине царапнул… Совсем тихо подошли, неслышно. А я на воду смотрел, рыбалка завлекла, дак не почуял. Когда обернулся, махонькие-то уж возле меня, а Она в стороне сидит, смотрит… (Порфирий особенно как-то выговаривал это «Её» и «Она».) Так я на камни и сел! Тут Она первый раз зарычала. Сердце у меня в пятки ушло…
— А кулаком? — спросил я.
— «Кулаком»! — хрипло засмеялся Порфирий. — Такую кулаком не возьмёшь: здоровая — страх! Таких отродясь не видывал. Рыкнула она на меня: сиди, мол, тихо, не ворухайся! Это я сразу понял. Я и пал ничком. А ребятишки со мной заигрывать стали. Поиграть им, видно, очень со мной хотелось — интересно всё-таки с человеком поиграть! Вот тебе бы интересно было поиграть с ними? — спросил меня Порфирий.
— Конечно, интересно! — сказал я.
— Ну, и им интересно поиграть с человеком! Я и попался к ним в игрушки. Шутом стал. Они по мне елозят, в лицо меня лижут, сосут, покусывают, лапами по земле меня катают! Только хотел я одного из них отпихнуть, а Она как рыкнет на меня! Я опять молчу. А знаешь, какие у них языки жёсткие? Как наждак! Всю кожу мне на лице протёрли и покусали порядком — в охоту вошли! Всю одежду порвали…
— Как она тебя на верёвочке не увела! — рассмеялся дядя.
— Да уж и сам не знаю, как…
— Долго они с вами играли? — спросил я.
— Уж наигрались! Часа два, не меньше. А потом ушли, слава богу, натешившись. Попили воды из реки и пошли…
— Загадочное существо — медведь! — сказал дядя. — Умён, дьявол! Ты видел, как он от Чанга отмахивался? Как человек, на ногах стоял и отмахивался!
— Медведи и на велосипедах, как люди, ездят, — сказал я. — В цирке в Москве.
— Он и был раньше человеком, — сказал Порфирий.
— Кто?
— Ведмедь!
Я засмеялся. Чудно мне показалось, что медведь раньше человеком был и что его Порфирмй не «медведем», а «ведмедем» назвал.
— Не ведмедь, а медведь! — сказал я. — И вовсе он не был никогда человеком. Сказки это всё!
— А ты не лезь поперед батька в пекло! — сказал дядя. — Это у нас говорят «медведь», а в иных местах его называют «ведмедем». От слова «ведать» — знать… потому что он много знает…
— Знамо, ведмедь! — кивнул Порфирий как-то уж очень серьёзно и с достоинством. — И человеком был — это уж точно…
Не по себе мне почему-то стало от этих слов, да и дядя был совершенно серьёзен. Я посмотрел в ту сторону, куда убежал медведь — или ведмедь, как говорил Порфирий. Там таинственно темнел лохматый северный лес.
«Наверное, он сейчас где-нибудь там стоит, прислонившись к берёзе, и, приложив лапу к уху, прислушивается к нашему разговору», — подумал я. Я перевёл глаза на Порфирия. Он курил огромную козью ножку, лёжа на животе и глядя в огонь.
— А как он человеком был? — спросил я.
— Человек был такой — Михайлой звали. А фамилии у него вовсе не было, — сказал Порфирий. — Потому что бедный. Давно это было. Богатырь страшенный был этот Михайла. Хлебопашеством занимался: лес выжигал, пни из земли выворачивал и пахал под рожь. Приглянулась ему раз на базаре дочь купца одного — красавица писаная! И под стать ему была: метра два ростом, дородная, в три обхвата! С такой другому и не совладать было! — Порфирий рассмеялся тихо, словно медведь его мог услышать в лесу. — Приглянулась она ему в базарный день, да и он ей понравился, тоже велик был не по-человечески.
— В какой базарный день? — спросил я. — Где?
— Да то ли в Великом Устюге на Сухоне-реке, то ли у нас в Онеге — уж не припомнят люди. Давно это было. Стал Михайла купцу в терем сватов засылать, а купец ни в какую! «Подите прочь! — говорит. — Слыхано ли дело, чтобы дочь моя за голодранца такого пошла! Не бывать тому, и всё тут!» Важный был купец — с самой Индией да с Персией по далёким путям торговлю вёл. А Михайла не унимался — раз за разом сватов засылает, хоть всё мимо! Уж он отцу передал: всё равно, мол, дочь твою умыкну, если добром не отдашь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52