..
Крутояров споткнулся, припоминая, и вдруг за соседним столиком задорный голос продолжил:
Те ж драматурги,
Звон медных фраз,
Как в Петербурге,
Так и у нас!
- Мятилев!
Крутояров и все остальные оглянулись. За соседним столиком в компании излишне развязных мужчин и пестро одетых женщин сидел пьяный, взъерошенный, с горячечно-красным лицом и дико блуждающими глазами Евгений Стрижов.
5
Только тут участники импровизированного банкета, собравшиеся чествовать Маркова, отвлеклись от своих рюмок, суфле, цыплят и гарнира. Они увидели, что обстановка вокруг совершенно изменилась. И публика за столиками была совсем иная, и цены на вина и закуски иные. Появились обрюзглые физиономии не то "бывших", не то "концессионеров". Требовали их ублажать (чего душа хочет!) разбогатевшие гостинодворцы, шептались, сдвинувшись в кучку лбами, юркие спекулянты, хлынули в ресторан и соответствующего сорта женщины, как морские чайки, с криком летящие за нэпмановским кораблем, чтобы подбирать крошки.
А вот и на эстраде началось оживление. Сначала вышел какой-то кривой сумрачный субъект и разложил по пюпитрам ноты. Потом потянулись и музыканты, кашляя, сморкаясь, топая по сколоченным начерно ступенькам, ведущим на сцену. Пианист с сизыми непробритыми щеками и глазами с поволокой тихо переругивался с контрабасом - громадным мужчиной с отвислыми брылами, изобличающими склонность к спиртным напиткам.
Музыканты разместились, тупо посмотрели на жующих, чокающихся посетителей ресторана и рявкнули нечто бурное и нестройное, работая разом на всех инструментах и извлекая из них все, на что они способны. Наконец, последний рев, и оркестранты замолкли, стали вытирать пот со лба.
- Вот это отчубучили! - в наступившей тишине отчеканил Стрижов.
Возглас был покрыт развеселым хохотом всего зала. Нэпманы веселились.
Тогда откуда-то из глубины ресторана возник директор - прямой, несгибаемый, во фраке, но с непристойной богомерзкой образиной. Возник и исчез. Полного скандала нет? Нет. Смеяться не возбраняется.
На эстраду вышел завитой крупным барашком нарумяненный брюнет.
- Ich kusse Ihre Hand, madam!* - запел он вкрадчивым, сладким голоском, в точности подражая граммофонной пластинке.
_______________
* Ich kusse Ihre Hand, madam! - я целую вашу руку, мадам (нем.).
На столик Крутоярова тем временем подали пломбир. И всем показалось, что он переслащен.
Затем был, как кто-то выкрикнул, "фоксик". Между столиками танцевали. Одна девица пришла в недостаточно короткой, не по моде, юбке, закрывавшей колени. Весь вечер был для нее испорчен. Она прятала ноги под столик и со слезами в голосе отказывалась танцевать, уверяя, что ей не хочется.
После "фоксика" на эстраду вышел оборванец со взъерошенной копной волос. Он пел, изображая вора, бандита, налетчика:
Ремеслом избрал я кражу,
Из тюрьмы я не вылажу,
Исправдом скучает без меня!
Элегантно одетые в шевиот и коверкот, чисто выбритые, попрысканные одеколоном "Эллада" воры, бандиты и налетчики сидели за столиками, кушали тетерок и зернистую икру, снисходительно улыбались и переглядывались беглыми неуловимыми взглядами.
Хлопнула пробка шампанского. Оксана вскрикнула. Официант принес фрукты. Крутояров расплачивался. Марков и Орешников с ним спорили, требуя, чтобы и они приняли участие, но Крутояров настоял на своем.
Вечер можно было считать удачным. Даже Женька Стрижов не испортил его, не подошел и вообще не совал носа, если не считать его декламации. Но в самую последнюю минуту произошло нечто неожиданное.
Сначала пианист - он же конферансье - объявил, что будет исполнена "Авиа-Мария", вместо "Ave Maria", чем насмешил Крутоярова до слез. Затем оркестр приготовился преподнести публике очередной опус, но вдруг пьяный голос прорезал воздух:
- М-маэстро! Сыграй мне "П-па-аследний нонешний денечек"! Вот! Гонорар!
И все увидели военного, нетвердой походкой направившегося к музыкантам.
Нэпманы даже перестали жевать. Что ж. Неплохо придумано. Почему же человека не уважить, не сыграть на заказ? Смутила всех только слишком толстая пачка бумажек. Видать, очумел человек.
Музыканты же, видя, что куш предвидится порядочный, колебались: любезно согласиться или с негодованием отвергнуть!
Оба Орешникова и еще двое-трое военных, находившихся в зале, готовы были вмешаться, но надеялись, что как-нибудь все уладится.
И вдруг Марков прошептал:
- Да ведь это Мосолов! Он приезжал к Григорию Ивановичу и хвастался, что у него дома квас отличный приготовляют!
- Какой квас? Какой Мосолов? Вы, наверное, что-нибудь путаете!
- Ничего не путаю. Командир полка. Григорий Иванович так его разделал, что Мосолов поспешил ноги унести, говорит, к поезду опаздываю.
- А что, если его вызвать в раздевалку и посоветовать уйти? предложил Николай Лаврентьевич.
- В сущности, он ничего такого не делает, - примирительно пробормотал Орешников-старший. - Захотелось человеку русскую песню послушать. По-моему, так пожалуйста.
- Деньгами сорит. Пьян до бесчувствия.
- Его деньги. Хочет сорить - и сорит.
Мосолов будто услышал их спор и решил внести полную ясность:
- Слушай, маэстро! Как человека прошу! Финита комедиа! Смекнул? Отгулял Павел Архипович! А деньги бери, не стесняйся - казенные! Четыре дня пропивал - пропить не мог! Во, валюта!
- Ну и нализался! - взвизгнула девица в немодной юбке. - Как бэгэмот!
- Дело-то, кажется, совсем дрянь. Не позвонить ли в комендатуру? нервничал Николай Лаврентьевич.
Музыканты пошептались, пианист скроил улыбку, сделал ручкой, взял пачку у Мосолова и сунул в карман. Затем дал тон - и оркестр, привирая, с грехом пополам начал мотив заказанной песни, а Мосолов сел на краешек эстрады и заплакал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163