«Сова» обязательно предоставит им такую защиту, твердою рукой, но уже на взаимовыгодной основе. Тем более, что мы берем ощутимо меньше, чем гангстера из мелких уличных банд, а выглядим не в пример солиднее. И вообще мы честные люди, а они бандиты. Хотя, не так уж мало ситуаций в деловой жизни, когда внешнее различие между нами не бьет в глаза окружающим. Как, например, в случае с Чокко и его школой, где по мнению всех аборигенов, сильная банда вытеснила слабую. С этой их точки зрения разница — чисто умозрительная, но опросите обывателей через несколько месяцев: все население горой за нас встанет, потому что убедится: наркоты в их микрорайне реально поубавилось (наркоторговцы, конечно же, не перековались, но переползли трудиться в другие места), а школа стала практически безопасным местом для их чад, детские драки не в счет. Так оно и получилось через полгода, когда из муниципальной чиновничьей банды пошли на школу и на «Сову» проверки и протряски, с целью поборов… Хрен им вышел!
И вот стою я, такой, посреди школьного двора, окровавленные носовые платки в урну побросал, кисти обеих рук в суставах ноют, кожу на костяшках преизрядно щиплет, но улыбаюсь навстречу нашему Чокко.
— Привет, Чокко, как дела, как жизнь? — здороваемся за руку.
— Нормально. — В глазах у парня понятная робость, но рот уже до ушей: ни фига себе, с таким лихим зверюгой запанибрата, да еще при всех, при всей школе, при девчонках… Ух, ну теперь…
— Я попрощаться. Дела, брат. — Обнимаю его за плечо, но не как мелкого ребенка, а как равного, как друга. — Телефоны мои у тебя есть. Есть?
— Есть, конечно! — по карману хлопает. — А…
— Научу. Драться научу, стрелять научу. Ты только школу не мотай, расти, знания получай, аттестат о среднем образовании… И если что… — Тут я оглядываюсь неспешно по сторонам, пытаюсь поглядеть в глаза кому-либо из окружающих… Как нарочно, ни один ребенок или подросток мужского пола взглядом со мной не пересекается, но зато у старшеклассниц — через одну глаза полыхают словно военно-морские прожектора, пытаются меня ослепить… Нет, нет, нет, это не по моей части: я женатый человек. Кроме того, младше девятнадцати — для меня телок не существует… Да и некогда сегодня…
— … и если что — только позвони! Понял?
— Ладно.
— Все, брат, поехал я. Видишь, бибикают. — Никто не бибикал, просто Джордж за рулем шумел, подавливал на газ, поторапливал меня… Все дела на тот день были окончены, оставалось заехать в фирму, сообщить об успешном выполнении, заприходовать и сдать под расписку захваченные стволы, потом — отмечалово, пьянка до глубокого вечера, но не на рабочем месте, а в излюбленном кабачке. Все наши пережрутся, кроме суперстойкого к выпивке Джорджа Кохена, и меня, малопьющего, а когда вернусь домой — Шонна обнюхает на предмет компрометирующих запахов, попилит в меру, расскажет про свежие детские подвиги и покормит ужином.
Вот подобные инициативы — да, это вам не бакалавриат, они награждаются: бымс — пятнадцать тысяч как с куста, внеплановая премия мне лично! Оно и не так много, вроде бы, но когда семейный быт устаканен, то бюджетные возможности распределны на многие месяцы вперед под семейные потребности, и внезапные пятнадцать тысяч очень напоминают короткий золотой дождь с неба. Не ливень — но все равно хорошо. Я, после высочайшего одобрения и хлопанья по плечу в тот день, сразу бы мог забрать причитающиеся мне денежки, наличными, однако предпочел, чтобы кинули на счет, но завтра: не фиг такую сумму в карманах по кабакам таскать. Подробности разборочной драки и денежных расчетов я от Шонны утаил, сказал, что всю наградную «пятнаху» завтра на счет переведут, сегодня не успели… А она смотрит на мои руки, на ссадины по кулакам, и глаза у нее на мокром месте.
— Ричик, давай, я тебе смажу и перевяжу, ну пожалуйста!
— Нет, Это же ерунда, Ши, птичка моя! (я ее называю Ши, в домашних условиях). Это же не махаловка была, а так, пару раз мазнул по щекам, да и все. Просто джинсовая клепаная пуговица подвернулась и кожицу свезла.
— И на эту руку — тоже пуговица напала?
— А… Это я о дверцу, когда в мотор садился… Ну правда, ни сколечко не болит…
Дети уже спят давным-давно, на этот раз — не дождавшись папу с работы, в семейной жизни у нас начались разгрузочные дни: у Шонны все болит по этому поводу, и она пораньше нырнула в подушки и перины; я же — к столу.
Дело в том, что у меня свой кабинет, который я, с разной степенью бестолковости, пытаюсь применять по прямому назначению. Зачем он мне — Шонна настояла. Она уверена, что быть мне по жизни большим начальником и что привыкать надо с младости.
Одна комната у нас — кухня, которая же и домашняя столовая, одна комната — детская, одна комната — спальня, самая маленькая и самая уютная… Одна — гостиная, в ней даже пианино стоит, дожидается, пока наши моцарты подрастут… И одна — мой кабинет, размером чуть больше спальни, квадратов одиннадцать, если я правильно помню. В нем кресло, письменный стол, книжные полки, наполовину заставленные каким-то бумажным хламом, никогда мною не читанным… И все. Окно, довольно узкое, лампа на потолке, лампа на столе. Ковер… Ох, не люблю я ковры! У нас, в Бабилоне, у обывателей существует самая отвратительная мода в мире: каждую зиму жены допиливают своих благоверных до такого состояния, что те добровольно выносят на улицы и раскатывают в снегу рулоны ковровые, а потом их забрасывают снегом, а снег сметают вениками, а ковры бьют палками и, кто побогаче, теннисными ракетками… Господи, Боже мой! И я такой же слабохарактерный хлюпик: «Ну, пожалуйста, ну Ричик, ну ради меня и детей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129