Я не знаю, как нас примут союзники. Я не знаю, как они расценят наш поступок! Но я с уверенностью могу сказать, что это будет конец войне и конец будущему! Мы навсегда потеряем Родину! Мы не сможем вернуться! Тогда точно нас признают предателями и врагами! Никто не будет разбираться в том правы мы были или нет! Проще всего будет признать нас шпионами, предателями и списать этот бой на нас, признать нас виновными! Но если мы останемся, то и в этом случае я не могу вам гарантировать торжество правды! Нас либо всех уничтожат, либо тех, кто останется в живых обвинят все в том же предательстве! …Я не знаю, что вам посоветовать и, что приказать!... Я не могу вам сейчас приказывать! Это будет только ваш выбор! Кто решится, тот пойдет с американцами. Кто посчитает это неприемлемым, тот может остаться!
Бойцы слушали своего командира и молчали. Они знали как трудно ему сейчас. Они понимали, что только сами смогут принять решение. Возможно самое главное решение в их жизни!
- Думайте! Я даю вам пять минут. Я не могу дать больше! Больше нет времени! Возможно, с минуты на минуту начнется новое наступление. И тогда всем нам предстоит погибнуть. Я, ваш командир, больше не вправе распоряжаться вашими жизнями! Я, как человек, не хочу посылать вас на верную смерть, смерть бесполезную, глупую и жестокую! Американцы уже ждут! Те, кто пойдут с ними, поедут к морю, где пересядут на корабли. Затем попадут в тыл союзников. Что дальше, я не знаю! Сами американцы не скажут вам, что будет дальше! Я не знаю таких примеров, как наш… Тем, кто решит остаться, я предлагаю покинуть позиции роты и идти в наш тыл! Так, возможно, вы сохраните себе жизнь! Оставаться здесь – это верная смерть! Когда попадете к нашим, то помните – вы выполняли приказы! Мои приказы! Вы солдаты и не вправе не подчиняться! Это все, чем я могу помочь оставшимся. Простите! – Кизим на мгновение замолчал. Над ротой нависло гробовое молчание. Казалось, слышно, как вокруг летают проснувшиеся насекомые. Бойцы внимательно всматривались в лицо своего командира. И им показалось, что глаза Кизима заблестели и по щеке медленно скатилась слеза. - Я принял решение! Я ухожу с американцами…Но прежде давайте простимся с нашими боевыми товарищами. У нас нет времени предать их земле! Но отдать долг павшим мы еще можем! Простите меня, что не смог уберечь вас…Я прошу прощения и у ваших матерей, жен, детей… Вечная память вам!
Кизим правой рукой расстегнул кобуру и достал свой «тт». Дослав патрон в патронник, он поднял руку с пистолетом вверх. Стоявшие в строю бойцы, тоже молча, опустив головы, подняли автоматы. Залп из всего личного оружия вспугнул воробьев и ворон, которые защебетали и закаркали, взвившись в сереющее небо.
Все это время, стоявшие в сторонке воспитанницы пансионата, смотрели на русских и не понимали ровным счетом ничего из той драмы, которая разыгралась. Только Helen, впилась взглядом в Кизима и по ее коже бегали мурашки от осознания происходящего на ее глазах. Американцы, тем временем стали бережно уводить девочек к автоколонне, где их подсаживали в кузовы «студебеккеров». Немцев под конвоем посадили в другую машину, благо свободного места хватало.
Из сорока пяти бойцов роты Кизима, выживших в бою, только семеро решили остаться. В основном это были пожилые бойцы, которым было за сорок. Те, у которых остались семьи, жены, дети. Они не смогли принять предложенный их командиром вариант. Для них все же важнее жизни был шанс вернуться домой. Они решили рискнуть.
Пока те, кто поддержал своего ротного забирались в «студебеккеры», а оставшиеся прощались с ними, Кизим курил, наблюдая за погрузкой. К нему подошел сержант Сальников, мужчина шестидесяти лет, с седой головой и такими же белыми обвисшими усами.
- Петр Трофимович, прости, но я по-стариковски, без субординации. Теперь могу. Как же ты так? Пошто уезжаешь? Неужто нет у тебя никого в России? На кого ты все бросаешь?
- Петрович, нет у меня никого, не осталось. Один я на свете. Не могу я смотреть, как погибает рота. Пойми. Сам должен, своим примером спасти оставшихся… Расстреляют вас… Не докажите правоту…Если не расстреляют, то сгинете в лагерях…
- Поверь мне, я старше тебя и жизнь повидал. И при прежнем режиме жил и при нынешнем. И в первую мировую дрался за Россию и сейчас. Лучше смерть на Родине, чем забвение на чужбине. Перед богом мы честны будем. Пусть человеческий суд нас осудит, но перед божьим чистыми предстанем. Не могу я идти с вами. Стар я начинать жизнь сызнова. Пусть уж лучше погибну. Знать судьба моя такая. А может Бог и помилует, в живых оставит и даст мне повидаться перед смертью с детьми и внуками, - он обнял капитана, поцеловал того троекратно по-русски и перекрестил. – Да храни вас господь!
* * *
Чем дальше колонна продвигалась на запад от линии восточного фронта и чем меньше километров оставалось до моря, тем стало больше встречаться американских военных. По дорогам маршировали рейнджеры в касках, спрятанных рыболовными сетками, скрипели гусеницами английские и американские танки, известные Кизиму по ленд-лизу, сновали юркие «виллисы». Казалось, что рота попала в глубокий тыл союзников.
Вскоре показалось и море. Видимо это был временный порт, где союзники высадили большой десант. Далеко в море уходила полоса понтонного пирса. На другом его конце виднелись два американских танкодесантных корабля типа LST. Своими длинными тонкими корпусами и открытыми носами, через которые они впускали и выпускали технику, корабли чем-то напоминали огромных сомов. Выкрашенные в серый цвет, они практически сливались с серым Балтийским морем, серым безрадостным небом и такой же серой заунывной погодой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20