Корсаков почти бегом добежал до метро «Арбатская» и успел купить телефонную карту в закрывающейся кассе. Теперь бы еще вспомнить телефон Лени Шестоперова! Несколько раз он попадал не туда, наконец в трубке прозвучал недовольный голос Шестоперова. У него была странная манера говорить по телефону: вместо «алле», или «слушаю вас», Леня вопрошал «чего надо?».— Чего надо? — раздалось в трубке и Корсаков с облегчением вздохнул.— Леня?— Я за него, — пробурчал Шестоперов. Он был явно не в духе.— Как здоровье драгоценное?— Ты что, смеешься? Только из-под капельницы.— Что-о? — испугался Корсаков.— Что слышал. Я, как с тобой расстался, так и не смог остановиться. Этот Георгин, в рот ему талоны…— Герман, что ли? — уточнил Корсаков.— Ну да. Просто бездонная бочка какая-то. И заводной, как апельсин. Константин на второй день сломался — мы его к маме отвезли, а сами продолжили. В моем возрасте после такого загула только с помощью капельницы отойти можно.— Не обязательно. Я вот сам выхожу из штопора, — похвалился Корсаков, не упомянув, чего это ему стоит. — Но я по другому поводу звоню. Дело есть, Леня.— Слушай, Игорек, давай завтра, а?— Никак нельзя завтра — опоздать можем. Ты скажи, твой знакомый, ну тот, банкир, все еще на свободе?— Михаил Максимович? — помолчав, вспомнил Леня, — Пока да. У него то ли Зюйд-банк, то ли Зип-банк, а что?— А старье он до сих пор коллекционирует?— Антиквариат? Да. Я его в Лондоне встречал — он на аукцион приезжал.— У меня есть кое-что для него, — сказал Корсаков.Шестоперов долго вздыхал, сопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что-нибудь ценное.— Ты уверен, что он заинтересуется? — наконец спросил Леонид.— Думаю, что заинтересуется.— Что именно ты хочешь предложить и причем здесь я, ты ведь и сам с ним знаком.— Не по рангу мне теперь с Михаилом Максимовичем общаться, — усмехнулся Корсаков, — другое дело — ты. Известный живописец, живой классик…— Ну ладно, ты уж совсем-то… — заскромничал Леня, — давай, дело говори.— Говорю дело: есть коньячок. Старинный коньячок, французский.— Ага, — буркнул Леня, — коньяк он может взять. Особенно, если начала двадцатого, или конца девятнадцатого века. Погоди, я ручку возьму, данные записать, — он пропал на несколько минут, — ничего не найдешь в этом бардаке. Все, диктуй.— Пиши, — как можно небрежней сказал Корсаков, — коньяк «Henessey», на этикетке фамильный герб рода Хенесси — рука с секирой, пробка сургучная, выдержка двадцать пять лет. Записал?— Записал, — деловито сказал Шестоперов, — все это хорошо, но главное — год производства. Год обозначен?— Обозначен, — успокоил его Игорь, — пиши: год производства… — он выдержал паузу, — одна тысяча семьсот девяносто третий.— Пишу, — повторил Леня, — одна тысяча… как? Что? Какой год? — внезапно заволновался он, — ты трезвый, Игорек? Не шути святыми вещами!— Я не шучу, Леня. Год — тысяча семьсот девяносто третий. Год французской революции.— Так… так… — Шестоперов быстро терял способность к членораздельной речи, — Игорь, э-э… м-м… Вот! Игорь, сковырни пробку! В начале девятнадцатого века, а может и в восемнадцатом, бутылки с коньяком запечатывали помимо пробки и сургуча расплавленными золотыми луидорами.Корсаков расковырял сургуч, в тусклом свете уличных фонарей блеснул желтый металл.— Если это не золото, то я не великий русский живописец, — заявил Корсаков, сдерживая ликование.— Так, я сейчас звоню Максимычу, — зачастил Леня, — а ты стой там и жди нас, все, пока.— Стой, — заорал Корсаков, — ты хоть спроси, где я.— Черт, действительно. Ты где?— Я у метро «Арбатская». Встречу вас на Гоголевском бульваре возле памятника Николаю Васильевичу. Через полчаса я туда подойду. Узнаешь меня по «стетсону». И главное — не задерживайся. Ты же знаешь, спиртное, даже раритетное, на Арбате долго не хранится.— Игорек, да я… пчелкой, птичкой, ракетой… Слушай, — внезапно опомнился Шестоперов, — а я что с этого буду иметь? Как посредник, а? Десять процентов от сделки…— Нет уж, дорогой, — категорично возразил Игорь, — пусть тебе банкир платит процент. Зря что ли ты его «Максимычем» зовешь.— Ладно, черт с тобой. Но кабак и девки с тебя.— Заметано, — с готовностью согласился Корсаков.Игорь присел на скамейку во дворе в Филипповском переулке, недалеко от здания театра Новой Оперы. Полчаса можно было посидеть, подумать.Постепенно радость от находки схлынула, оставляя множество вопросов — так дождевая вода уходит в водосток, оставляя после себя окурки, спички, павшие листья. Если Трофимыч удержится, чтобы не позвать мужиков обмыть находку, то коньяк они продадут — в этом Игорь был уверен. Деньги никогда не помешают, а деньги должны быть немалые. Можно будет наконец снять студию, поработать нормально. Ирке деньжат подкинуть — алименты ведь Корсаков не платил: при разводе решили, что хватит с Ирины квартиры, которую он ей оставил. Нет, не предстоящая сделка с банкиром беспокоила его, а книги. Письмена, которые Игорь увидел, не давали ему покоя. Он постарался припомнить обстановку потайной комнаты: голые стены, бюро, стол, ящик с коньяком, книги, карты… карты! Корсаков пошарил по карманам, ага, вот они. Он достал плоский футляр, погладил пальцами глянцевую поверхность. У него была одна знакомая, потомственная колдунья, как она себя называла. Гадала она по хрустальному шару, по пеплу, и в том числе по картам Таро.Игорь открыл футляр, вынул колоду и раскрыл карты веером. Нет, у гадалки карты были другие — с ярким рисунком, а эти выполнены в двух-трех цветах: серо-черном и фиолетовым, что ли? Корсаков вытянул одну карту, повернулся к свету, разглядывая рисунок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81