— Все… записал? — с трудом спросил он.— Все, ваше сиятельство, — подтвердил секретарь.— Хорошо. Давайте-ка, братцы, передохнем немного, — попросил он, посмотрев на Корсакова и Головко.Корнет и Сильвестр помогли ему выйти из коляски, отвели на несколько шагов от дороги.От земли поднимался туман, ночь уходила на запад, воздух посвежел и был неподвижен. Князь отстранил руку Корсакова и присел прямо в мокрую от росы траву.Казаки, спешившись, доставали из седельных сумок нехитрую снедь: хлеб, вяленое мясо.— Ты, дружок, неси сюда, что там у нас покушать, — обратился к секретарю Николай Михайлович, — а вы, господа, присоединяйтесь. Буду сердечно рад, коли не побрезгаете. И казачков зовите.Сильвестр сноровисто расстелил на траве скатерть, с натугой вытащил из коляски кофр и принялся выгружать из него припасы. Головко только крякал, глядя на такое богатство: первым делом на скатерти возник хрустальный графин в окружении серебряных стопок, рядом, в фарфоровых тарелочках устроились нарезанная до прозрачности копченая осетрина, балык из стерляди, копченый окорок и нежнейшая буженина. В фаянсовых плошках расположились маринованные маслята, паштет из гусиной печени, паюсная икра. На широкое блюдо Сильвестр разложил крупно порезанные помидоры и огурцы, пучки зеленого лука, на отдельной салфетке поместился порезанный каравай. Завершив картину полуведерным кувшином кваса, секретарь отступил, залюбовавшись собственной работой.— Прошу к столу, господа, — пригласил князь.Сильвестр разлил водку, офицеры и князь чокнулись за победу русского оружия, казаки молча махнули по стопке, под ободряющие советы Козловского набрали со скатерти закуски и отошли в сторону.Когда утолили первый голод, князь предложил выпить за погибель супостата, придет ли она от православных воинов, или от негостеприимства российского Отечества. Головко хитро взглянул на него.— Вы, ваше сиятельство, будто все наперед знаете.— Эх, господин хорунжий, — князь не спеша выпил водку, — долгие лета — многие знания, многие знания — многие беды. Судьбы наши предрешены так же, как и судьба этой военной компании. Слышали такие слова: все, что с нами случится, уже записано на листах наших судеб и ветер времени, играя, переворачивает страницы.— Красиво, — одобрил Головко, — это, ежели по нашему сказать: человек предполагает, а бог располагает.— Верно.— Вы и свою судьбу знаете, ваше сиятельство? — спросил слегка захмелевший корнет.— Давайте, господа, без титулов. Зовут меня Николаем Михайловичем, прошу так и обращаться. Да, Алексей Васильевич, к сожалению, я знаю свою судьбу. Ждет меня смерть от камня , — спокойно сказал князь, — а вот Сильвестр, — он указал на секретаря, — хоть и не военный человек, как вы, и жутко боится всяческого оружия, погибнет от летящего металла . Как — не знаю, но от летящего металла .— Ваше сиятельство, — жалобным голосом сказал секретарь, — вы же обещали не напоминать.— Ну, прости ради Бога, дружок.Корсаков рассмеялся, откинулся на спину, разбросал руки, глядя в высокое голубое небо.— И когда же сбудется ваше предсказание, Николай Михайлович? Нет, не говорите! Даже думать о смерти в такой день не хочется.Козловский грустно усмехнулся и промолчал.Попетляв среди сжатых полей и начинающих желтеть березовых рощ, дорога нырнула в сосновый бор. Солнце накалило золотые стволы, пахло смолой и хвоей. Копыта коней мягко ступали в мелкой дорожной пыли.Князь вынул из кармашка брегет, щелкнул крышкой. Затейливая мелодия вывела хорунжего из сонного состояния. Он восхищенно цокнул зыком.— Вот ведь какая штука мудреная. И который же час, позвольте спросить?— Почти три по полудни, — ответил Козловский, — часам к шести будем на месте, господа.По деревянному мосту перебрались обмелевшую речушку. Дальше дорога раздваивалась. Казак, которому в Москве хорунжий презентовал соломенную шляпку, спешившись, рассматривал следы на перекрестке. Головко дал знак Сильвестру придержать коней, тот натянул вожжи, коляска остановилась.— Что там, Семен? — спросил хорунжий.— Разъезд, кажись, — казак, присев на корточки, растер в ладони горсть дорожной пыли, — чуток нас опередили.— Ну так что?— А вот, глянь, Георгий Иванович. Подковы не наши и гвозди вишь как лежат.— Думаешь, француз?— Да кто ж его знает. Вроде бы и далеко от француза оторвались, а там, как Бог положит.Головко вернулся к коляске. Князь, достав табакерку, отправил в левую ноздрю понюшку табаку, подышал часто, утер слезинку и посмотрел на него.— Не желаете, Георгий Иванович?— Благодарствуйте, не приучен.— Вот и господин Корсаков отказывается, — сокрушенно сказал Козловский, — эх молодежь. А зачем остановка, позвольте спросить?— Похоже, впереди французский разъезд.— Много их? — спросил Корсаков.— Не больше десятка, господин корнет. Свернули направо не далее, как час назад, — ответил Головко.— Куда ведет эта дорога, Николай Михайлович?— Дорога? — переспросил, нахмурившись, Козловский, — это на Павлов посад, а нам левее, на Караваево. Там, на слиянии Клязьмы и Шерны деревенька моя, имение, еще дедом обустроенное. А вы, корнет, похоже, желаете француза догнать?— Вы правы князь, — Корсаков пустил подбородный ремешок, снял и приторочил к седлу ментик, — не годится врага в тылу оставлять. Хорунжий, собери казачков своих, проверьте оружие, — он вынул из седельных кобур пистолеты, проверил шомполом заряд, — а вы езжайте потихоньку, князь. Уверен, мы скоро вас нагоним.— Ну что ж, знать судьба такая, — прошептал Козловский.Хорунжий с неохотой подозвал казаков, объяснил задачу. Казаки хмурились. Корсаков, горяча коня, вырвался к перекрестку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81