все это было покрыто пылью. С внешней стороны на стекле крупными золотыми буквами было выведено: «Банк —Займы». Вот и все. Внутри помещение было перегорожено, как бывает в маленьких почтовых отделениях, деревянной перегородкой, за которой виднелся старый помятый несгораемый шкаф. У стола, покрытого оберточной бумагой, сидел молодой парень в синей суконной куртке, расшитой черным шнуром, и ужинал. Перед ним на газете были разложены хлеб, сыр и зеленый чеснок. На краю стеклянной чернильницы была насыпана соль, в которую молодой парень осторожно обмакивал чеснок. Это был писарь и бухгалтер банка. Пока молодой человек смущенно прятал еду в ящик, газда Пера проводил Байкича за перегородку и, разведя руками, сказал:
— Мы каждый год выбираем Деспотовича депутатом. И как мы скажем, так и будет. Не много, зато веско. Дела у нас все верные и честные. Я работаю только на совесть. По закону. И через пять лет половина уезда будет принадлежать мне. Половина. Я не бросаю слов на ветер. Сказано — сделано! Будьте уверены. Я свое дело знаю. Крестьянина надо прижать, потому что он тверд и сух, как кизиловое дерево. Он не поддается. Но на это существует закон. Если не платит — с молотка. Теперь меня уже достаточно узнали и сами продают, гонятся за лучшей ценой. Я им не препятствую. Сердце у меня мягкое, пускай сами продают, пускай и им что-нибудь достанется, коли сумеют выхватить. Но крестьянин стал портиться. Я сам крестьянин. Вырос в деревне и знаю как и что. Долго так продолжаться не может. Глупости, что мы душим крестьянина процентами. Боже сохрани! На это есть закон, и мы поступаем только по закону. Но крестьянин переменился, работает уже не так, как раньше работал, когда его дед в поте лица пахал деревянным плугом и боронил самодельной плетеной бороной, навалив в нее сверху камней, а теперь всякий голодранец хочет заломить шапку и петь, хочет иметь железные машины, селекционные семена хочет,— он выругался,— помимо хлеба, еще и лепешек. А как? Путем займов! Если хотите знать, в этом больше всего повинны окружные агрономы. И женщины! Вы не знаете, до чего народ испортился. Эх! Раньше, в доброе старое время, женщины, бывало, впрягутся в работу: прядут, ткут и тому подобное, а теперь каждая хочет покупать готовые платья и городские туфельки. А на что, скажите на милость? Тридцать лет тому назад люди были счастливы, но они этого не знали. А теперь ненасытно все заглатывают, как утки. Чтобы заплатить по маленькому векселю, они выдают два новых и крупных векселя, а потом мы оказываемся виноваты. На самом-то деле мы поддерживаем страну. Мы даем в кредит. Покупаем семена. Тут и говорить нечего.
Байкич слушал, а руки в карманах покрывались потом. Газда Пера смущал его этими открытиями из области деревенского легкомыслия и лени, но заставил еще больше смутиться, когда в полутемной лавочке доверительно пожаловался на Деспотовича, который не сдержал своего обещания.
— Мне нужны деньги, а они машины посылают! Один раз сошло с рук, а больше народ не хочет, ему деньги нужны.
Байкич не знал, что отвечать, но вспомнил совет Бурмаза и спросил:
— Будет ли у вас какое-нибудь поручение в Белград?
— Передайте вы ему...— С губ газды Перы готово было сорваться бранное слово, но он удержался.—
Знаешь что? Пойдем-ка ко мне ужинать. А как взойдет луна, отправимся на молотьбу... я молочу свою пшеницу в деревне. Переночуем у моего кума Главицы, а завтра ты со мной проедешься по уезду. Посмотришь, что и как делается, и обо всем расскажешь, раз тебя послали поглядеть.— И добавил едко, так что Байкича снова в жар бросило: — Шлют надсмотрщиков, словно мы сами не умеем справиться.— Пока они шли по главной улице посреди стада возвращавшихся домой коров, газда Пера объяснял Байкичу:
— Поп — человек хороший, но вор. Видел ты фруктовый сад? Он украл его у племянника. И человек он неверный. Дважды сеял раздор среди кандидатов по списку Деспотовича. Но оба раза у него сорвалось, потому что мы твердо держим в руках округ, никто и пикнуть не смеет. Мы хотели добиться его перевода, да это не так-то легко, он тут со всеми покумился, хозяином стал. Газда Йова разбогател с тех пор, как мы его выбрали председателем. Но и он хороший человек, старший жупан приходится ему двоюродным братом, а племянник его — судья в Крагуеваце. И человек он честный, делится со мной при каждых торгах. Меня многие прочили в депутаты. И Деспотович меня приглашал. Да не хочу я, мне так лучше! А вот сына своего Мишу я готовлю в господа и в министры. Он в Париже вот уже пять лет. Как сдаст экзамены и стукнет ему тридцать лет, я его сразу устрою в депутаты. Есть у меня и дочка. Ее я отправил в Бельгию. Там, слышь, хорошие школы по монастырям, учительницы — все монашки,— учат играть на пианино, говорить на разных языках и всему прочему, как полагается.
— Да ведь это же католические монастыри,— сказал Байкич, не утерпев,— что ей там делать?
— Ну что ж, что католические, тоже ведь религия. А там все благородному. Пишет мне Станойка, как там все богу молятся, не то что у нас — пробормочешь отче наш, да и дело с концом, а там все по книжечкам, на коленки становятся, музыка играет, и так пять раз в день! И все это по-французски. Разве это возможно у нас в Сербии? У нас таких школ нет — для благородных девиц.
— А не лучше ли было отдать ее учиться? — пробормотал Байкич.
— Работа не для нее. У меня всего, слава богу, довольно, моим детям не придется мучиться и работать. Хватит с нее, если научится разговаривать и так далее, а потом я ей отвалю такое приданое, какого и генеральские дочки не имеют, и выдам за доктора либо за инженера — это серьезные занятия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165