Часы на башне красного кирпича костела показывали без четверти два.
— Как страшно, Паулюс.
— Мне страшно становилось и раньше, когда Ангел заводил разговор о смысле жизни, о бренности. Хотел понять, что такое человек, всему искал объяснения.
— Паулюс!— Кристина схватила руку Паулюса, лежавшую на руле.— Но ведь это несчастный случай!
Паулюс медленно покачал головой.
— Я ничего не знаю, Криста... Мы приехали.
Он вылез. Вышла и Кристина, постояла, опершись рукой о корпус машины.
— Ровно в четыре — здесь, ладно?
С букетом темно-красных астр в руках Паулюс огляделся, словно искал знакомого, и свернул направо. Спина мешковатого пиджака помята, брюки пузырятся на коленках. Ступал он как-то грузно.
Кристина долго еще стояла в растерянности, не выпуская из виду Паулюса, потом направилась в противоположную сторону, но куда идти — не знала. Давно не была в Лепоряй, все забыла. В скверике опустилась на скамью, достала из сумочки записную книжку, бегала взглядом по исписанным листкам. Гедре, Гедре... Кажется, на Вороньей улице? Где же эта Воронья улица? В тот раз Кристина не запомнила, поскольку сидела рядом с Виргинией и не глядела по сторонам. Думала о том, как повезло сестре... Они без конца пили ароматный чай и проболтали полночи. Виргиния подняла руку, пошевелила пальцами, привлекая внимание к золотому перстеньку с бриллиантовым глазком, и сказала: «Недавно муж подарил. Тысяча семьсот». Кристина от души удивилась (почти годовое мое жалованье!), но и обрадовалась, что сестра счастлива. «О, когда женщина счастлива!»— Виргиния озорно подмигнула, потом в просторной гост ой открыла лакированный платяной шкаф, показала, что уже сшила и что собирается шить. «Пока хорошую портниху найдешь, намучаешься». Криста не завидовала сестре: ни тому, что у нее просторная квартира, с ванной, сверкающей голу
бой финской плиткой, ни ее нарядам, ни драгоценностям. «Хорошо тебе, Вирга»,— сказала и была рада, что Виргиния так мало расспрашивает о ее жизни. А когда утром Виргиния привезла ее в Лепоряй к Гедре, они увидели, что сестра измучена, замотана: всего три года замужем, а заботы обручем сжимают ее голову. Вспомнили мать, поговорили о ее скверном здоровье, посетовали, что никто не вечен... Надо бы как-нибудь слететься всем к озеру, сказала Гедре.
...Гедре... Гедре... Да, точно на Вороньей улице... Воронья, семнадцать...
От улицы вела выложенная плиткой дорожка, по обеим сторонам которой сочно зеленела аккуратно подстриженная живая изгородь. Такая же изгородь, повыше, окружала и весь двор, садик, исчезая за домом. Кристина подергала ручку двери террасы, мерцающей ромбами и квадратами из фиолетового, розового, желтого стекла, подождала. Никто не вышел, не откликнулся. Дверь крылечка со стороны двора была приоткрыта. Постучалась, и на пороге неожиданно вырос сутулый мужчина в пятнистом берете. В одной руке он крепко держал кусок очищенной колбасы, в другой — ломоть хлеба и початый помидор. Рот был набит.
— Привет, Зенонас!
Мужчина попятился, потом ухмыльнулся, помолол челюстями и, пожимая плечами, сглотнул кусок.
— Вот так новость, вот так новость,— зачмокал сальными губами, отошел от порога.— Заходи, Кристина, заходи.
На кухне был беспорядок, на столе — немытые тарелки, ножи, вилки, на доске изогнулся свежеразрезанный круг копченой колбасы. Зенонас положил на угол стола все, чем закусывал, вытер кончики пальцев о штаны и протянул мозолистую ладонь.
— Привет, Кристина. Давненько не была. Погоди, а может, первый раз в этом доме?— вонзились в нее маленькие глазки-пуговки.
— После смерти матери заезжала.
— А! Ну-ну,— Зенонас засмеялся глухо, утробным смехом.— Да что тогда... Тогда, можно сказать, только начали строиться.
— Помню, только кухня и комната рядом с ней были готовы.
-— Ну-ну... А начинали на голом месте. Наверно, рассказывал тогда: тут такая лачуга стояла. А теперь — особняк! Два этажа, подвал под домом, шесть комнат, гараж...
Словно не расслышав этого, Кристина спросила:
— Гедре нет дома?
— Рабочий день, как ей быть. Да я сам минуту назад заскочил, перекушу малость и опять айда. Рейсы далекие, и если хочешь зашибить деньгу, надо вкалывать.
Зенонас окинул взглядом Кристину, маленькие колючие глазки остановились на ее пустых руках, тощей сумочке; он отвернулся и снова стал уплетать колбасу с хлебом и помидор. Глотал, причмокивал и почему-то все время пожимал плечами.
— Я бы позвонила, но у вас телефона нет.
— Ну-ну, нету!.. Все у нас есть! Три, девять, один и семнадцать. Запиши.
— Запомню,— и Кристина повторила про себя: три, девять, один, семнадцать... три, девять... Ах, предложил бы он мне ломтик этой колбасы. Сам жрет как боров... Колбаса толстая, домашняя, пахнет дымом и чесноком... Даже присесть не предлагает. И сам стоя жрет. На стульях — грязная одежда.
— Когда Гедре придет?
— До часу у нее — одна ставка, а сейчас другую гонит. Санатории растут, персонала не хватает. Правда, под вечер придется с ней на участок смотаться. Не приведи господь заморозки будут — столько помидоров, красные, на кустах. А может, ты все-таки останешься, Кристина?
— Не могу.
— Как же это получается?—Зенонас снова вытер пальцы о лоснящиеся брюки, потом провел рукавом по губам.— К родной сестре приехала и не подождешь. Переночевала бы, побыла бы...
— Должна вернуться в Вангай.
— А ты из Вангая?
— Недавно приехала.
— Загляни как-нибудь в воскресенье. Опять же... чтоб на огород не ушли. Позвони с вечера — три, девять, один и семнадцать. Недавно Виргиния была. Она- то нередко заезжает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81