— Да я бы с удовольствием,— сказала она, но все же поспешила выполнять поручение.
Старики коротали время в глубокомысленных и оживленных беседах; люди за другими столами по большей части сменились; они же незыблемо сидели на своем месте, покуда вокруг них бурлила жизнь. Термина, сияя, подошла к ним и крикнула:
— Идите встречать Карла, он кубок получил!
— Что-что? — закричали те; ликованию их не было предела.— Так он-таки стрелял?
— Да, стрелял,— сказал, войдя, один из знакомых,— и знаете что, кубок-то он выиграл с двадцати пяти выстрелов, такое не каждый день случается, я наблюдал за этой парочкой: как ловко они все это вдвоем проделали.
Мастер Фриман с удивлением посмотрел на свою дочь:
— Неужто и ты стреляла? Надеюсь, что нет; ведь быть барышней-стрелком хорошо лишь в общем и целом, но не в данном конкретном случае.
— Успокойся же,—сказала Термина,—я вовсе не стреляла, я только велела ему метко стрелять, и все!
А Хедигер, в свою очередь, даже побледнел от удивления и радости, довольный тем, что у него такой замечательный сын — что и даром речи-то ои не обделен, и стрелок славный, и что взросли эти достоинства в скромной обители портного. Он присмирел и подумал, что большего ему и желать нечего. Старики же отправились к святилищу даров, и точно, увидели, что юный герой с сияющим кубком в руках уже поджидает их в окружении трубачей. И вот они все вместе образовали нечто вроде торжественной процессии и бодрым шагом проследовали в пиршественный зал, чтобы, как водится, «освятить» кубок; они вышагивали уверенными короткими шажками, сжав кулаки и торжествующе поглядывая по сторонам. Прибыв обратно в штаб-квартиру, Карл наполнил кубок, водрузил его на середину стола и сказал:
— Засим я посвящаю этот кубок славному союзу, да будет кубок сей всегда неотделим от его знамени!
-—: Принимаем! — раздались голоса, кубок пошел по кругу, и новый прилив веселья омолодил стариков, которые в этот день еще до света были на ногах. Вечернее солнце проникало под деревянный навес из крепких балок и золотило тысячи сияющих от радости лиц, в то время как стройные звуки оркестра наполняли все помещение. Термина сидела в тени, за широкой спиной отца, так кротко и скромно, как будто она тут и вовсе ни при чем. Но солнечный луч освещал стоящий перед нею кубок, так что вино в нем играло и вспыхивала внутри позолота, золотистые блики ложились на ее разрумянившееся личико и начинали плясать всякий раз, как старички в пылу речей стукали кулаком по столу. И нельзя было понять, светится на ее лице улыбка или это игра солнечного света. И до того хороша была она в эту минуту, что молодые ребята, которые времени даром не теряли, ее сразу приметили. Веселые компании парней подсаживались поближе, чтобы полюбоваться на нее. Со всех сторон слышались вопросы: «Откуда она такая взялась? Кто тот старик? Не знает ли его кто-нибудь?»
— Она из кантона Санкт-Галлен, точно-точно, она родом из Тургау! — говорили одни.
— Нет, за тем столом одни цюрихцы сидят,— говорили другие.
Куда бы Термина ни взглянула — повсюду она видела веселые задорные лица; юноши снимали перед нею шляпы, чтобы почтить ее красоту, а она в ответ улыбалась скромно, но без всякого жеманства. И все же когда мимо нее прошествовала целая вереница парней и каждый поклонился — тут уж она не выдержала и поневоле опустила глазки, и еще больше смутилась, когда неожиданно вырос перед ней пригожий студент из Берна и, почтительно сияв фуражку, с должной вежливостью так прямо и сказал, что его, дескать, послали друзья, вон та компания в тридцать человек, что сидит за четвертым столом, и велели, испросив позволения уважаемого батюшки Термины, сообщить ей, что она самая красивая девушка во всем зале. Короче говоря, она сделалась царицей праздника, и ветер нового триумфа наполнил паруса союза семерых, а слава Карла чуть было не померкла перед славой Термины. Но ему еще суждено было взять свое.
А дело было так: в проходе между столами посреди зала вдруг поднялся шум, гам, возникла сутолока,
виновниками которой были два пастуха из Энтлибуха, которые пробирались сквозь толпу. Это были сущие медведи; в зубах они держали коротенькие деревянные трубочки. Нарядные куртки они несли под мышкой, у каждого на огромную голову была надета маленькая соломенная шляпа, а на рубахах красовались серебряные застежки в виде сердечка. Впереди шел детина лет пятидесяти, этакий здоровенный крепыш; он явно выпил лишку и теперь буянил, то есть к каждому встречному приставал, чтобы помериться силой, и норовил зацепить его корявым пальцем; и при этом он то дружелюбно, то вызывающе подмигивал, поэтому на пути у него возникала толчея. Но сразу следом за ним шагал второй, детина еще более основательного сложения, этому уж было восемьдесят лет; на голове у него курчавилась шапка желтых завитых в мелкие кудряшки волос,— это был сам уважаемый папаша пятидесятилетнего молодца. Он направлял своего великовозрастного сыночка железной рукой, не выпуская изо рта своей трубочки, и приговаривал: «Тихо, сынуля! веди себя тихо! Сынулечка, не балуй!» — и при этом он все время легонько подпихивал его, придавая нужное направление. Как опытный шкипер, вел он его умелой рукой по возмущенному морю, и вот, как нарочно, прямо возле столика, где восседал союз семерых, образовался опасный затор — потому что как раз в это время подошла ватага крестьян; они норовили преградить забияке путь, явно собираясь призвать его к ответу. Перепугавшись, как бы его сынуля не натворил черт те каких бед, папаша стал озираться в поисках прибежища — и тут заметил стариков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24