— Среди этих замшелых стариканов он живо присмиреет! — пробурчал папаша и стал направлять своего дитятю между скамейками, придерживая его одной рукой за пояс, а другой добродушно отмахиваясь от напиравшей сзади раздраженной толпы,— ведь, несмотря на поспешность своего продвижения, сынуля успел-таки походя надавать тумаков.
— С вашего позволения, господа хорошие,— сказал старикам древний старец.— Разрешите-ка присесть у вас да передохнуть чуток, мне вот только сынулю бы стаканчиком вина угостить — он тогда сморится, сонным станет да тихим, что твоя овечка!
Так он без особых церемоний втиснулся между сидя-
щими со своим сокровищем, а сынуля и впрямь глядел на всех кротко да почтительно, но тут же заявил:
— Хочу пить из вон той серебряной кружечки!
— А ну-ка не бузи, а не то я тебя вздую так, что не обрадуешься! — сказал папаша; когда же Хедигер пододвинул к нему полный кубок, старик сказал:
— Ну, раз такое дело, пей, коли господа разрешают, но только смотри, до последней капли не вылаки-вай!
— А мальчик-то у вас резвый! — сказал Фриман.— Который же ему годок пошел?
— Ох-хо,— ответил старик,— к Новому году ему уж эдак пятьдесят два вроде бы стукнет. Помнится, в тысяча семьсот девяносто восьмом году он уж орал в своей люльке, тогда еще французы пришли, корову мою увели да избенку спалили. Но я, понимаешь ты, взял двух французишек, да легонько стукнул их лбами друг о друга — вот и пришлось мне дать деру; мало этой беды — еще и хозяйка померла. С тех пор мне и приходится самому воспитывать постреленка.
— Что ж вы до сих пор ему жену-то не подыскали — была бы вам помощницей?
— Куда там, он у меня такой буян, не перебесился еще, рано ему, недотепе, не дорос еще, он ведь, видишь, все крушит вокруг себя!
Между тем пострел осушил кубок с ароматным напитком, выпив все до последней капельки. Он набил свою трубочку и, щурясь, оглядел всю компанию с видом миролюбивым и крайне довольным. Тут он заметил Термину, и сияние женской красоты, которое она излучала, внезапно разожгло в его сердце честолюбивые помыслы и охоту силушку свою показать. И вот, как только взгляд его пал на Карла, сидевшего напротив, он протянул ему ладонь с оттопыренным средним пальцем, как бы приглашая испытать, кто кого.
— Прекрати, паря, тебе что, опять неймется? — крикнул папаша, рассвирепев, и хотел было схватить его за шиворот, но тут вмешался Карл и сказал, что ладно, мол, и уцепился согнутым пальцем за медвежью лапу противника; они начали состязаться, кто кого перетянет.
— Смотри мне, если ты только сделаешь этому дяде больно или пальчик ему вывихнешь, то я тебя так за уши оттаскаю, что век будешь помнить! — добавил старик.
Сплетенные руки застыли над серединой стола. Скоро Карлу стало не до смеха, и он весь покраснел от натуги; но в конце концов он перетянул-таки руку противника, так что тот всем телом подался на его сторону — это была победа!
Хмуро и плаксиво смотрел на победителя верзила из Энтлибуха; но недолго пришлось ему так сидеть, ибо древний старец, раздосадованный поражением сыночка, размахнулся и влепил ему затрещину, а сын пристыженно посмотрел при этом на Термину; потом он вдруг принялся плакать и, всхлипывая, причитал:
— Хочу жениться! Прямо сейчас!
— Ладно, пошли! — сказал папаша,— теперь для постельки ты в самый раз созрел.
Он схватил его под руку, и они быстро убрались.
Когда эта странная пара скрылась из виду, старички поначалу приумолкли, но потом все снова принялись восхищаться подвигами и свершениями Карла.
— Все дело в гимнастике,— скромно отвечал им Карл,— она дает и ловкость, и силу, и сноровку — этого всякий может добиться, кого, конечно, природа не обделила.
— Верно! — сказал, поразмыслив, Хедигер-отец, и с воодушевлением продолжал: — Поэтому мы неустанно славим новое время, которое начинает воспитывать человека, так что он становится воистину похож на человека, и не одному только помещику да пастуху, нет,— и сыну портного велит оно упражнять свои мускулы и облагораживать свое тело, так чтобы оно служило как следует!
— Верно! — сказал Фримаи, который тоже очнулся от раздумья — ведь и мы боролись, чтобы приблизить это новое время. И сегодня мы, старичье, явившись с этим флажком, отмечаем его начало, так сказать, объявляем отбой сражению и передаем эстафету молодым. Ведь о нас нигде нельзя было сказать, что мы упорствуем в заблуждениях и погрязли в ошибках. Все наши помыслы устремлялись к тому, чтобы всегда была открыта дорога всему разумному, истинному и прекрасному. И потому я при всех и по собственной воле беру назад свои слова относительно наших детей и призываю тебя, дружище Каспар, сделать то же самое! Ибо что может стать самой лучшей памятью о днях нынешних, как не взлелеянное и взращенное нами крепкое родовое древо, выросшее прямо из недр нашей дружбы,
и это будет дом, в котором дети хранят и передают по наследству непоколебимую веру семи несгибаемых! Так и быть, тащи свою кровать, Бюрги, и мы ее снарядим как полагается. Я приношу в дар красоту и непорочность, а ты — силу, решительность и ловкость — и смело вперед! Высоко несите этот зеленый флажок, молодежь! И пусть он останется у вас, вам хранить его, когда наступит наш черед покинуть этот мир! Так что давай-ка, дружище Хедигер, не будем больше противиться судьбе и будем сватами!
— Да будет так! — торжественно произнес Хедигер,— но при условии, что ты не станешь давать мальчишке денег на разные глупости и для пустого чванства! Ибо дьявол не дремлет, он только и ждет, кого бы ему сбить с пути истинного!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24