Работали все: от стариков, еле стоящих на ногах, до малых детей, едва вставших на ноги. Даже больные были на токах. Солому охапками грузили кто на осла, кто на вола, кто на лошадь, кто на тележку и, отвезя домой, тут же возвращались, не давая себе передышки.
Сердер Осман опять задрал голову кверху. На лоб его упали две крупные капли.
— Вот оно... Вот оно...—забормотал он.— Проклятье!
С токов неслись крики.
— Дождь!
— Ах, мать моя! Пропал урожай!
— Сюда тяни!
— Погоди, сейчас Хусейн придет!
Подгоняемые дождем, люди сгибались в три погибели под непомерной тяжестью — каждый стремился захватить с собой как можно больше, дождю оставить
поменьше.Халил-ага взвалил девятилетнему сыну на спину огромный мешок. С трудом удерживая равновесие, выкатив глаза от напряжения, мальчонка медленно
тащился по полю. Край мешка волочился по земле — было в нем верных пятьдесят килограммов. Хасан поравнялся с мальчиком. Вся душа перевернулась, да что сделаешь — у самого огромный мешок за плечами... Стиснув зубы, он шагнул вперед. Сзади донеслось сдавленное рыданье ребенка.
Большую часть урожая уже увезли с полей. Дождь все усиливался. Грянул гром. Вспышка молнии на мгновение осветила несчастные лица с потухшими глазами, как у мертвецов. И тут стеной хлынул ливень. Спасать оставшееся на токах зерно было уже бесполезно. Мешки на спинах людей, набухая от воды, пригибали их к земле. Люди шли молча, словно выносили убитых с поля боя. Это промокшее насквозь зерно было их последним спасением и последней надеждой.
Глядя со стороны на этих неторопливо шагающих людей, можно было подумать, что они нарочно не спешат уйти от ливня — хотят, чтобы он промочил их до костей.
У женщины, которая шла впереди Сердера Османа, вдруг подкосились ноги, и она упала. При вспышке молнии мелькнула ее растрепанная голова, которую она второпях забыла накрыть платком.
Молнии сверкали все чаще. Одна из них ударила в гору Карынджалы, где-то совсем рядом. Сердер Осман поспешил к женщине. Она уже встала и снова взвалила на себя мешок.
— Что с тобой,сестра?
— Ничего.
По голосу Сердер Осман узнал ее. Это была жена молодого Чюрюка. Два дня назад она родила.
— Брось мешок!
Женщина пошатывалась, но шагала вперед.
— Брось, говорю! Разве тебе можно?
Женщина продолжала идти, будто не слышала;
— А ну, брось! — заорал Сердер Осман.
— Немного осталось, дойду...
— Дай сюда.
Он потянул мешок к себе.
Сверкнула молния, осветив на мгновение искаженное, с прикушенной губой, лицо молодой женщины.
— Нехорошо тебе, сестра?
— Да нет, ничего...— Голос был нетвердый, дрожащий.
— Не притворяйся, сестра, я же вижу... Женщина молча оседала на землю. Бросив оба мешка, Сердер Осман подхватил ее на руки. Она слабо отбивалась, но потом все тело ее безвольно обмякло.
— Сестра! Женщина не шевелилась.
— Сестра!..
Слышалось только ее прерывистое дыхание. Все вокруг были настолько поглощены своим горем, что. никто не обращал внимания на Сердера Османа и его ношу. Он скользил и оступался на грязной дороге. Дождь яростно хлестал в лицо. Вот, наконец, и деревня. Дом Чюрюков первый с краю. Дверь открыта. Войдя в дом, юноша бережно опустил свою ношу на пол. Вслед за ним вошел хозяин, Мустафа Чюрюк.
— Безжалостное у тебя сердце! Кто же посылает женщину в поле сразу после родов?!
— Сама ушла... Клянусь аллахом, не послушалась...— растерянно бормотал Мустафа.
За стеной пищал новорожденный.
Дождь утих на другой день к полудню. Кругом грязь, желтые намывы, созданные дождевыми потоками. В печальной деревне царило безмолвие, как на похоронах. Один Мастан радовался втихомолку. Урожай его пострадал больше других — у него ведь и поле самое большое. А ему и горя мало, он с лихвой возместит убытки. Теперь крестьянам не под силу выплатить долги, много новых полей к Мастану отойдет.
Знает Мастан, конечно, что крестьянин живуч, как сама земля, выкрутится как-нибудь и из этой беды. Не умирающая в нем надежда всегда спасает его. Рассердила небо земля-кормилица, обрушился на нее гнев небесный, а крестьянин все не смиряется, бьется за жизнь до конца.
Только прошел дождь, а деревня уже радуется, что он был не затяжной — зерно не попреет, не погниёт. Надо только рассыпать его на токах да высушить. Забот хватает, для печали времени нет.
Усталая долина, умытая, освеженная дождем, сразу похорошела. Постороннему она и в красоте своей показалась бы жалка, как молодая дикарка, нацепившая на шею стекляшки, а караахметлийцу любо. Трудно будет после такого дождя «вражьему вихрю» спалить долину своим мертвящим дыханием, запоздает «огненная молотилка».
Опять повез крестьянин свое зерно на ток. Солнышко просушило все в один день.
— Зерно чистехонько! — кричал Сейдали работающему рядом Сердеру Осману.
— Еще немного — и в амбарах у нас было бы чистехонько.
К вечеру люди вывезли хлеб на поля и всю ночь потом перелопачивали его, всю ночь с полей доносились говор, песни, смех.
С первым лучом солнца усталые люди повалились на землю там, где настиг их сон.Ибрагим Салих размотал повязку на плече. Рана подживала. Удовлетворенно кивнув головой, он уселся среди камней, зажав между коленями немецкую винтовку системы «Маузер», которая осталась у них в доме еще со времен «войны с греками» '. Давно уже никто не снимал ее со стены, не прикасался к трем патронам, лежавшим в коробке из-под сигарет. Сегодня впервые за долгие годы хозяйская рука бережно протерла ее.
С вершины горы, где устроился Салих, все вокруг видно как на ладони. И дорогу хорошо видно. Ибрагим Салих все поглядывал на нее, раздвигая кусты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50