— Но этот мой репертуар устарел. Сейчас поют другие песни.— Заставьте вашего композитора написать новые песни. Он в вас, наверное, безумно влюблен.— Был влюблен… хотя и не безумно… Любовь не может быть безумной… если это — не любовь к наркотикам… как это было у него…— Значит, он сможет писать в современном стиле. Сейчас в моде музыка наркоманов, знаете, эта самая… психоделистическая…— Да, конечно… Но он отправился писать ее на тот свет.Кажется, разговор пора кончать. Что я и предлагаю. Мы встаем и идем к морю, чтобы еще раз окунуться перед обедом.Уже за столом Линда вскользь замечает:— Наверное, я вам ужасно надоела своими излияниями…— Нет. Но вы заставили меня отказаться от одного решения.— Какого?— Я твердо решил хорошенько вздуть вас, как только мы вернемся в Лондон.— Только попробуйте! — воинственно заявляет она.— Нет, я в самом деле собирался это сделать. За ваше высокомерие и прочее. Но теперь я вас, кажется, понимаю.— Не надо рыдать над моей разбитой жизнью.— Я и не собираюсь, потому что вы, с вашим характером, неспособны вызвать у человека сострадание или умиление. Мне просто кажется, что я начинаю вас понимать. Конечно, толку вам от этого мало. Несостоявшаяся взбучка — не в счет.— Что толку мало, это и так ясно, — замечает она. — Чем может помочь один потерпевший крушение другому!— Разве что банальной мудростью — уделом побежденного. Жизнь состоит из умения переносить удары.— Я стараюсь этому учиться, как могу.— Значит, все в порядке. Если вы покончили с десертом, мы можем идти.Но она не трогается с места и невидящим взглядом смотрит на недоеденное пирожное.— Вы говорите, что понимаете меня. А вот я перестала понимать вас, Питер.— Мне это очень лестно. Разве плохо быть загадочной личностью!— Нет, серьезно. Сначала я думала, что вы такой же простак и грубиян, как все остальные в Сохо. Потом, когда началось наше путешествие, я поняла, что вы не такой, как они, хотя ничем не лучше… просто другой… А теперь, когда я заболела… эти ваши заботы обо мне… вы меня совсем сбили с толку, чтобы не сказать — тронули.Поднявшись в номер, Линда принимает душ и переодевается в ванной в целомудренно закрытую до ворота ночную рубашку. Затем в комнате подходит к зеркалу и поднимает подол — правда, в границах допустимого.— Кажется, я все-таки неплохо загорела…Я что-то бормочу в знак согласия и поспешно отвожу взгляд к окну, за которым синеет родное Черное море. У моей супруги, как я уже говорил, исключительные физические данные.— Надеюсь, у вас хватит такта — не говорить Дрейку о том, что я несколько дней пролежала в постели.— Зачем отнимать время у занятого человека?— Для вас это, может быть, и мелочи, но для него — нет. Скажу по секрету, Питер, он велел мне следить за каждым вашим шагом.— Я об этом догадываюсь. Дрейк — очень мнительный человек и, наверное, считает, что доверять можно только мертвецу, и то если он глубоко зарыт.— Оставьте эти кладбищенские сравнения!— Я не знал, что вы так чувствительны.— Это кажется вам странным? Почему? Потому что я зарабатываю на жизнь в том же квартале, что и вы? Потому что окружена известными вам типами? Потому что мой шеф — такой человек, как Дрейк?— В общем и целом…— А вы сами? Вам-то что нужно в этом квартале? И какому шефу вы подчиняетесь?— Тс-с-с, — вполголоса говорю я, потому что ее, наверное, слышно на улице. — У меня нет другого выхода. Понимаете? А такая женщина, как вы, наверное, могла бы найти себе место почище.Мое замечание вызывает у Линды взрыв смеха.— Место почище? Чистые места — для привилегированных, дорогой мой. Чистые места — там, по другую сторону закрытых дверей.— Хорошо, хорошо, согласен. Только успокойтесь.Но она уже овладела собой и заявляет хорошо знакомым мне тоном:— Не волнуйтесь, я совершенно спокойна. Единственное, что меня беспокоило, — это ожоги, но теперь и они прошли.Линда снова поворачивается к зеркалу и приподнимает подол — в пределах допустимого.— Все в порядке, правда?Я подхожу к ней против собственной воли и, уже совсем того не желая, говорю:— Да, все в порядке.У моей супруги исключительные физические данные…— Вы не щедры на комплименты, — замечает она, и я вспоминаю, что поклялся не говорить ей комплиментов.— Какое значение имеют слова…— Никакого. Но они что-то выражают.— Когда придет время что-то выражать, я сумею это сделать.— Каким образом, Питер?— Скажу в другой раз.— Когда? Завтра? Но завтра нас уже здесь не будет, Питер.Она, конечно, права. Сегодня — последний день нашего свадебного путешествия.— Эта ваша песня… — бормочу я, изо все сил стараясь смотреть на родное море и чувствуя, как властно притягивает меня другая синева — зеленоватая синева ее глаз.— Моя песня? А вы уверены, что она — только моя? А может, и ваша? Так ли вы уверены в своем «завтра», Питер?Она наконец-то нащупала мое слабое место, эта сирена с бархатным голосом и железным характером. Потому что если я в чем-то не уверен, то именно в завтрашнем дне. Не говоря уже о послезавтрашнем.Что ж, дружелюбно настроенное существо в зверинце Дрейк-стрит — совсем не лишнее дело, говорю я себе в качестве оправдания.— О чем вы так глубоко задумались, Питер? О своем «завтра»?— Именно.— И что же?— Ничего, — признаюсь я. — Эти ваши глаза просто не дают мне сосредоточиться.И с отчаянием утопающего, который хватается за соломинку, я обнимаю ее стан, который, между нами говоря, под это сравнение не подходит.Прервав поцелуй, чтобы перевести дух, Линда дает волю своему удивлению:— Как вы можете позволять себе такие вольности с незнакомой, отвратительно упрямой и высокомерной женщиной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88