- Я понимаю тебя, но для
первого раза достаточно. И вообще в этом доме нельзя оставаться
надолго. Здесь все совсем не так, как везде, здесь слишком много
девушек. Хороших девушек. Этот дом может затянуть словно
водоворот в реке. Сам не знаешь, зачем ходишь сюда. Вот как
я - первый месяц в жизни в Тарсе только и делал, что гостил у
Софии. Потом стало стыдно или просто привык, но удержаться от
того, чтобы заглянуть сюда не могу. Какие, однако, тут
красавицы! Мегисто, Тимоклея, Гиртеада!
- Гиртеада...- медленно повторил Калхас.- Странное
имя. А кого из них так зовут?
- Ту, что с длинными черными волосами. Ты на нее еще все
время смотрел, как я заметил...
- Ты не знаешь, случаем, кто она такая? - спросил Калхас,
стараясь не обращать внимания на улыбку историка.
- Воспитанница Софии. Почти приемная дочь. Лет пять назад
она купила ее у какой-то греческой семьи. Купила не потому, что
хотела иметь лишнюю рабыню, а ради спасения этого семейства. Оно
едва-едва сводило концы с концами. Потом родители Гиртеады
уехали из Тарса, а девушка осталась при Софии. Насколько я
знаю - живет как остальные девушки, никакой рабской работой
хозяйка ее не нагружает. Все считают Гиртеаду приемной дочерью,
строят догадки насчет ее приданого, а правы они, или нет - не
ведаю.
Иероним умолк и Калхас не спрашивал его ни о чем вплоть до дома
стратега. Лишь здесь он решился нарушить молчание:
- Скажи, Эвмен ходил к Софии?
- Да, я водил его однажды.
- И что?
- Он сказал им какие-то комплименты, но больше желания
видеться с Софией не изъявлял. Стратег привязан к своей семье.
Он укрыл жену с детьми в Норе, там они в полной безопасности, но
зато Эвмен скучает и часто жалуется мне на разлуку.
- Ясно.- Калхас насупился.- Извини, Иероним, последний
вопрос: а ходят ли к Софии македоняне?
- Что за глупость! - Историк расхохотался.- Им там
нечего делать. Это же не дом терпимости! Нет, не ходят, и
никогда не пойдут. Послушай, Калхас, не собираешься ли ты
приревновать кого-нибудь к этим девушкам? . .
ГЛАВА 6.
Осень перевалила за половину, но была мягкой и теплой. Ледяных
ветров, от которых берега аркадских речушек затягивала пленка
льда, здесь не знали. Лишь дожди шли чаще обычного, да деревья
стояли уставшие, поникшие, потерявшие летнюю яркость. Киликию
наполняли стаи незнакомых, налетевших с севера птиц - местные
жители утверждали, что такое происходит каждый год. Словно в
пику заснувшей, отдыхающей земле они поднимали радостный гам и
сновали повсюду так деловито, как будто у них наступал пик
жизненных сил.
Калхас не мог понять, чем осенняя пора в этих землях мешает
военным действиям. Ничто, казалось, не препятствовало Антигону
вторгнуться сюда, тем более, что около Тарса стояла меньшая
часть войска Эвмена. Однажды пастух поделился своими опасениями
с Иеронимом.
- Не волнуйся,- спокойно произнес историк.- Не так уж
прост путь через горы. Пока Антигон соберет войска в кулак, пока
он будет преодолевать перевалы, да еще со своими слонами, Эвмен
успеет стянуть отряды к Тарсу. А когда армия Фригийца станет
длинной колонной выходить с гор на равнину, мы нанесем ей такой
удар, что антигоновцы переведут дух только у Сард. Равнину лучше
защищать на равнине, чем в горах. Нет, Антигон не так глуп,
чтобы подставить себя. Он либо дождется, пока мы сами не уйдем
из Киликии, либо потерпит до весны и отправится другими
дорогами, теми, что сейчас труднопроходимы. Это - много
севернее, зато дальше от Тарса, от войск Эвмена, и на равнину
можно спуститься спокойно. Вот увидишь, так и будет.
Калхас никогда не задумывался над стратегией, поэтому
рассуждение Иеронима показалось ему верхом мудрости и он
успокоился.
Впрочем, после визита к Софии подлинным спокойствием он уже не
наслаждался. Калхаса размывала тревога, он никак не мог
вернуться в уравновешенное состояние. Ощущение, что он забыл
сделать что-то чрезвычайно важное, преследовало аркадянина на
каждом шагу. Он скоро понял, что вызвано это черноволосой
воспитанницей Софии. Но усвоенное еще в Аркадии убеждение, что
женщина не может заставить мужчину потерять разум, принуждало
его считать свое беспокойство малодушием, и он боролся с ним.
Надеясь показать самому себе характер, Калхас еще раз увязался
за Иеронимом в поход к Софии. Однако вид Гиртеады заставил его
забыть о благом намерении. Он несколько раз принимался
рассказывать об Аркадии, а поскольку делать этого не умел,
прерывался, запинался, чувствуя прилив багрового ужаса к коже,
думал, что его считают недалекой деревенщиной. От Софии Калхас
вышел с настоящей ненавистью к девушке, хотя та ничем не дала
понять, что он смешон. Наоборот, прощалась Гиртеада как и в
первый раз: вежливо, трогательно.
Ненависти хватило ненадолго. На следующий день Калхас опять
почувствовал зуд в душе - он не сделал чего-то важного, он
всегда будет жалеть об этом.
Аркадянин обратил внимание, что после первой встречи с
Гиртеадой он предается воздержанию. До этого Дотим - костлявый,
безухий, но неутомимый мантинейский бык - неоднократно
таскал его к местным жрицам любви. Теперь же пастух отвечал
на предложения наемника отказами. Калхаса перестало тянуть к
женщинам, словно его естество заснуло осенью вместе со здешней
землей. Обеспокоенный открытием, пастух решил преодолеть свое
равнодушие к женским животам. Он отправился к Дотиму, и
мантинейский бык, никогда не отказывавшийся составить компанию в
таком деле, пообещал, что вечером зайдет за пастухом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50