Клавдия шагнула ближе. Начальник заглянул снизу в ее лицо, залитое густой краской.
– Ну, в чем дело? Это почему? – Он взял со стола деталь и поковырял ногтями ступенчатый переход, где были сняты против чертежа два лишних миллиметра.
Клавдии было до того стыдно – хоть реви! Слезы навернулись на глаза. Начальник испугался и быстро смягчил тон.
– Вы, может быть, нездоровы?
– Здорова, – прошептала Клавдия, глотая слезы.
– Тогда, значит, у вас душа не на месте, – решительно сказал начальник. – Что-то случилось у вас, я вижу. Да вы садитесь, чего же стоять? Ну, что случилось? Рассказывайте. Может быть, помочь?
Клавдия отрицательно покачала головой.
– Любовь, – с уверенностью заключил начальник. – Она самая. (Он был старый, опытный начальник и умел читать по глазам.) С любовью не ладится что-нибудь? Да?.. Так, конечно! Вот поэтому, – добавил он поучительно, – в старое время хозяева на тонкую работу молодого токаря, который холостой, не ставили. Потому что – любовь! Сколько он тогда материалу запорет – беда! Смотрю я, смотрю – самое это главное беспокойство для молодых – от любви. – Начальник сокрушенно покачал головой, легко тронул большой загрубелой ладонью плечо Клавдии. – Но только все обойдется, вы не горюйте. Обойдется, вы уж мне, старику, поверьте. Я сам через все это прошел, стреляться даже хотел – вот до чего! У нашего хозяина дочка была, ну, а мне где же до нее! Я слесарный подмастерье, полтинник в день, морда в машинном масле, одет в тряпье, обут в опорки. Мы ведь в молодости-то жили не так, как вы сейчас, нам крепдешиновых разных платьев да шевиотовых костюмов не полагалось; нам полтинник в зубы – и будь здоров. Вот вы в таких туфлях на работу ходите, а сестра моя, покойница, – она на ткацкой фабрике работала, – она таких туфель в руках никогда не держала. Всю жизнь протопала в чоботах. Она молодая умерла от чахотки. Работали тогда часов по двенадцать с лишним, жили в подвалах – не мудрено и чахотку нажить. Мы ее осенью хоронили, сестру, место нам отвели на кладбище в низине, полна могила воды. Так прямо и поставили гроб в воду; умер человек, а его еще утопили вдобавок. На этих похоронах братишка младший простудился, двенадцати лет, – ботинки были у него худые. Через неделю – готов от воспаления легких. На его похороны я уж не попал – хозяин не отпустил. «Опять похороны? – говорит. – А большая у вас семья?» – «Да восемь человек осталось». – «Эге, – говорит, – этак будут каждый день у вас помирать, а мне все убытки, все из кармана». Так и не отпустил. И работал я в тот день не хуже обычного, потому если раскиснешь и хуже работать будешь – выгонит. Значит, остался без хлеба. Братишку я очень любил, самолично выучил грамоте. Стучу молотком, а сам думаю: «Вот его выносят, вот по дороге несут, вот на кладбище пришли, вот гроб опускают!» А молотком все равно стучу, потому что знаю – пожалеть меня некому, заступиться за меня некому, и что там в душе у меня творится – никому до этого дела нет. Да-с, мы вот как жили, хлебнули мы горячего да соленого досыта…
А солнце светило сверху в открытые окна, бросало через графин желтоватую радугу на пол, блестело в никеле телефонного аппарата. Легко разгуливал по кабинету солнечный ветер, шевелил бумаги, шевелил золотые завитки на лбу Клавдии. Из деповских корпусов доносился ладный, веселый гул дружной работы людей и станков, покрикивали, солидно проплывая за окнами, новые паровозы.
– Все наладится, – продолжал начальник. – Если человеку в жизни солнышко светит – значит, все обойдется хорошо. Самое главное – не раскиснуть. Работа – вот спасение. Без работы человек весь раскисает, хоть ложкой его собирай. Работать надо, внимательно работать. В чертеж надо смотреть, где сколько обозначено миллиметров, и точно соблюдать. Тогда этого не получится, – указал он на бракованные детали.
– Этого больше не будет, – быстро перебила Клавдия. – Даю вам твердое обещание, товарищ начальник, этого больше не будет никогда.
– Верю. У вас руки умные и голова на плечах не пустая.
Перерыв окончился; завыл гудок. Начальник заторопился, встал, протянул руку.
– Ну, идите. Желаю успеха. У нас кружок изобретателей организовался под моим личным руководством. Милости просим. Может быть, какая-нибудь идея насчет изобретения придет в голову – очень это помогает. Все лишние мысли долой!
Вспоминая этот разговор, Клавдия старалась понять, что за сила, освежающая и укрепляющая, была в простых словах начальника. Она ясно чувствовала эту силу в спокойствии, уверенности и точности своих движений, в своем полном слиянии с машиной – как будто резец был ее собственным пальцем. В станке не было ни дребезжания, ни припадочной дрожи, шестеренки пели ровно и мягко, свидетельствуя о правильно найденной скорости резания – наивысшей, но без перегрузки. Глаза Клавдии словно бы смотрели через металл насквозь, пальцы обрели прежнюю чуткость – тот самый особый талант, без которого не бывает настоящего токаря. Пальцы все делали сами и как будто совсем не нуждались в контроле мозгом; подавая вперед резец, пальцы безошибочно угадывали десятые доли миллиметра. Резец тихонько шипел и без конца разматывал металлический волосок. И, сознавая в себе талант, гордясь и наслаждаясь своим искусством, Клавдия легчайшим прикосновением пальцев подала резец еще вперед. Это было неуловимое движение, никакими приборами нельзя было учесть его, никакими формулами рассчитать, оно шло целиком от таланта. И последняя стружка тянулась такая, что глаз мог следить за ней только по блеску – в тени она терялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52