Я завтра пойду к начальнику депо и даю просьба перевести вас обратно на мой паровоз, когда он выйдет из ремонта. А вы должны позаботиться о Клава, о своей девушка, вы должны говорить с ней честно и прямо, как советский молодой человек. Вы понимаете, Михаил. До свидания.
Михаил протянул ему руку, не забыв предварительно вытереть ее о штаны.
– До свидания, товарищ Вальде. Большое вам спасибо, товарищ Вальде…
Но раньше, чем разошлись их руки, соединенные крепким пожатием, оглушительно, резко хлопнула вокзальная дверь и словно выстрелом выбросило на перрон дежурного в красной фуражке. Он кричал высоким плачущим голосом, а вокзал, только что пустынный и молчаливый, уже весь был охвачен тревожным гулом, судорожными трелями телефонных и сигнальных звонков.
Вальде выпрямился – пружина расправилась в нем.
– В чем дело? – крикнул он с паровоза и, высунувшись, повис на поручнях.
Дежурный, не отвечая, бежал вдоль перрона.
– В чем дело? – заревел ему вслед Вальде…
Дежурный остановился. Ночь скрадывала его темную одежду, белое лицо висело в темноте. Он задыхался.
– Оборвался скорый! Вагон пошел назад!
Он помчался дальше. Вальде прыжками нагнал его. Они сговаривались на бегу. Вальде, тяжело дыша, вернулся к паровозу.
– Вагон летит назад на страшный скорость. Вагон с людьми!
Он посмотрел Михаилу в глаза. Михаил понял его намерения.
– Есть ли вы честный и смелый молодой человек? – спросил Вальде. – Есть ли вы коммунист в душа?
Михаил ответил без колебаний, в тон ему:
– Я есть в душе коммунист.
– Михаил, я обязан предупредить. Машина старая, и шансов мало.
– Я есть в душе коммунист, – твердо повторил Михаил.
Вальде вскочил в будку.
– Огня!
Не жалея стрелок, полным ходом, в облаке дыма и пара, они вынеслись на магистраль. Гудели рожки стрелочников, мелькали красные, белые, зеленые круги фонарей, и Михаилу казалось, он слышит, как стрекочут в здании вокзала телеграфные аппараты, передавая тревожное распоряжение освободить магистраль насквозь.
По этой магистрали мчался назад вагон, вернее – свободно падал по уклону, стремительно набирая скорость в своем падении. Ему суждено было на скорости, близкой к ста, мелькнуть черным, ревущим снарядом мимо вокзала, всколыхнуть и закрутить горячим ветром шторы в окнах, захлопнуть разом все двери, взметнуть песчаный вихрь на перроне, сорвать фуражку с головы бледного дежурного и, сминая колесами его крик, заглушая злобный хохот Катульского в камере, надбавив скорость еще и еще, лететь на шестнадцать километров дальше, до крутого закругления, и там закончить свой последний пробег – слететь с рельсов и взорваться окровавленными щепками с кусками железа. Все это было бы неотвратимо суждено оторвавшемуся вагону, если бы Вальде и Михаил не вывели на магистраль ветхий маневровый паровоз.
Вальде выругался, взглянув на часы.
– Эти люди на вокзал потеряли от страха своя голова, и я не могу делать точный расчет. Я не знаю, когда этот вагон нагоняет нас. Огня, Михаил!
Паровоз, убегая от оторвавшегося вагона, стремительно набирал скорость и все чаще сучил стальными локтями. Громыхание на стыках сближалось, точно звенья рельсов под колесами становились короче. Скорость пока что еще была терпимой, чуть выше обычного, но белое пламя в топке ревело грозно и мощно, и стрелка манометра, судорожно дергаясь, склонялась все ниже к запретной красной черте.
«Пожалуй, не вылезем, – подумал Михаил. – Машина очень уж старая…»
Паровоз стонал и дрожал во всех скрепах; такому испытанию не подвергался он даже в молодости. Его предельная скорость, обозначенная красной выпуклой цифрой, равнялась шестидесяти, а Вальде требовал сто – и это при изношенном, проржавевшем котле.
«Не выдержит», – вторично подумал Михаил, и спокойная деловитость оборвалась в нем. Тревога, незаметная вначале, росла вместе со скоростью и переходила в смятение. С необычайной отчетливостью он вдруг понял, что опасность смертельна, понял, что нельзя ни жалеть себя, ни издеваться над собой – все эти мысли и чувства ничем не помогут и ничего не предотвратят. Он высунулся в окно и захлебнулся потоком воздуха. В расплывчатом пятне света, отбрасываемого топкой, он видел, как ложились с шумом, подобным урагану, примятые кусты и трава. Скорость перешла за предельную. Стыки рельсов под колесами были уже неотличимы – сплошной рев. Михаил зажмурился. Железный пол под ним дрожал и прыгал. «Кончено, – подумал он, – мы не выберемся…»
– Свисток! Свисток! – услышал он над самым ухом. Кричал Вальде, покрасневший от натуги. – Михаил, сейчас не время спать! Давайте свисток! На такой скорости паршивый собака выбросит нас с рельса!..
Михаил повис на рычаге свистка. В себе он чувствовал опустошенность. И Вальде снова склонился к нему.
– Спокойно, Михаил. Вы молодец! Возьмите себя в твердый рука.
Михаил изумленно смотрел на трубку, что дымилась во рту Вальде. И золотые зубы поблескивали в красном свете коптилки, раздуваемой сквозняком. Михаил напряженно и пристально заглянул в лицо Вальде, потом выпрямился и положил ладонь на свой горячий лоб. Словно бы мгновенное озарение, вспышка осветила ему сразу все, но в чем заключалось это «все», он не смог бы сказать.
– Я думаю, Михаил… – расслышал он через слитный рев колес. – Надеюсь… выдержит… Эта старый керосинка… выдержит… надеюсь…
Михаил взглянул на манометр. Еще никогда он не видел такого давления. Стрелка давно перешла красную черту и легла на шпенек. Если бы стрелка могла двинуться дальше, она, возможно, описала бы полный круг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52