– Петр Степанович! – донесся голос Фомы Лукачева. – Петр Степанович, иди-ка сюда!
– Сейчас! – отозвался Петр Степанович, поворачивая к пакгаузу.
В темноте завыл и загремел цепью кобель, узнавший по голосу хозяина.
На освещенной высокой площадке пакгауза стояли двое: Фома Лукачев в меховом полушубке и подшитых валенках, с берданкой в руках и какой-то неизвестный в мягком сером костюме, в кепке с большим козырьком. Тень от козырька накрывала все лицо, виден был только узкий рот и подбородок. Неподалеку маячила фигура второго сторожа. Невидимый кобель продолжал выть и греметь цепью где-то за ящиками.
– Вот ходит какой-то гражданин, – взволнованно говорил Фома. – Я его задержал, говорю, что нельзя. Он чего-то лопочет непонятное, не по-русскому…
Обращаясь к неизвестному (это был Катульский-Гребнев-Липардин, применивший свой знаменитый прием «под иностранца»), Фома воскликнул с отчаянием:
– Нельзя ходить здесь, понимаете или нет! А также документы предъявить нужно!
Катульский молча пожал плечами. Вид у него был наивно-комический. Петр Степанович колюче смотрел на него из-под очков: этот «иностранец» ему не понравился.
Катульский осторожно и незаметно покосился на край площадки. Там, в длинных коридорах пустых составов сразу начиналась темнота. Но Фома, точно угадывая мысли Катульского, стоял со своей берданкой у самого края, загораживая путь. Катульский покосился в другую сторону. Свободно. Хилого Петра Степановича он в расчет не принимал. За спиной слышал он шаги и кашель второго сторожа. Положение было напряженным, оставался только один выход – рвать когти, и Катульский выбирал момент.
Петр Степанович спросил:
– Вы откуда, гражданин? Вы кто такой?
Катульский молчал. Петр Степанович повторил свой вопрос:
– Вы кто такой? Паспорт у вас имеется или нет?
Катульский что-то промычал, изображая, что не понимает. Глаза его остро блестели в тени козырька. Петр Степанович решительно сказал:
– Веди к дежурному сержанту. Там и по-иностранному разберутся.
Катульский незаметно придвигался все ближе к Петру Степановичу и вдруг одним гигантским прыжком сиганул в темноту.
– Держи! – заорал Фома блажным голосом и повалился в своем полушубке куда-то вниз, гремя берданкой.
– Держи! – тонко и дребезжаще завопил Петр Степанович, прыгая вслед за ним.
Яростно вскинулся, услышав погоню, кобель. Он рвался, хрипя и давясь, но цепь с размаху опрокидывала его на спину, и тогда над ящиками показывалась его седая, свирепая, клыкастая морда. Погоня уходила все дальше. Второй сторож слушал, приплясывая на месте от азарта и нетерпения.
…Михаил, высунувшись, повис на поручнях. «Держи!» – неслись в темноте тревожные голоса. И вдруг вынырнул откуда-то человек в кепке, обогнул паровоз и стремительно помчался вдоль по линии. Михаил не успел еще опомниться, а мимо уже пронесся Петр Степанович с криком: «Держи!»
Фома в тяжелом полушубке и валенках бежал последним, придерживая левой рукой колыхающийся живот.
– Уф! – сказал он, привалился в изнеможении к лесенке паровоза. – Вор, – задыхаясь, пояснил он.
Михаил взглянул вперед по линии – там шла погоня. Фома хрипло и тяжело дышал, уцепившись за лесенку.
– Садись! – крикнул Михаил, охваченный горячей дрожью азарта, и толкнул регулятор. Паровоз двинулся, зашипел, окутался паром.
«Догоню, – подумал Михаил. – Сейчас догоню!» Тяжелый паровоз набирал скорость медленно. «Уйдет, уйдет!» – думал Михаил, руки его тряслись. Паровоз уже нагонял, но вдруг Михаила настиг и ударил, точно хлыстом, голос Вальде:
– Стой!.. Куда! Назад! Я приказываю!
Вальде мчался, полуодетый, полуобутый, с ботинком в руках. Он прыгнул в будку управления, закрыл пар, дал резкий тормоз. Красный, с глазами круглыми от бешенства, он кричал, размахивая ботинком перед лицом Михаила:
– Щенок! Ты есть щенок!..
Через минуту он овладел собой. Он поставил ногу на откидной кожаный стул и, зашнуровывая ботинок, сказал сухо, не глядя на Михаила:
– Если вы еще раз нарушите инструкцию и без моего разрешения тронете регулятор, я отдам вас под суд.
– Эх, удрал! – горестно воскликнул Фома. Он видел, как подскочил Катульский к уходящему товарному поезду, прыгнул и повис на тормозной площадке.
Фонари поезда исчезли за поворотом. Петр Степанович и Фома наперебой ахали, охали, сожалели, оба потные, красные, возбужденные. Вальде молчал, сердито выпятив подбородок. Михаил не смел поднять на него взгляда.
Гул товарного поезда затих в отдалении. Но, опережая поезд, летели по линии телеграммы, и суровые сержанты уже подтягивали пояса, готовясь выйти на платформу и встретить Катульского. Он, скрючившись, сидел на тормозной площадке. Степь, ветер, темнота, крупные звезды, искры, скудные огоньки путевых будок, мосты, далекий рыбацкий костер… На девятнадцатом километре, на подъеме поезд замедлил ход. Катульский прыгнул. Земля подхватила его, перевернула, ударила, и он мешком покатился с откоса, ломая сухой бурьян, увлекая за собой мелкую осыпь щебня.
Больше всех пострадал в ночном приключении Чижов. Притаившись за вагоном, он ждал, готовый принять добычу. Освещенная площадка пакгауза возвышалась перед ним, как сцена в театре; он ясно видел все происходившее – Катульского, Фому, Петра Степановича, второго сторожа, но голоса доносились глухо, и слова разбирал он не все. «К дежурному сержанту», – уловил он и весь похолодел, в глазах его встал страшный призрак решетки. «Засыпались, засыпались», – думал он, нисколько не сомневаясь в том, что Катульский для облегчения своей участи выдаст его и, возможно, выставит перед судом самым главным зачинщиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52