Начальник депо на собрании одобрительно высказался о нем в своем обычном стиле.
– Серьезный молодой человек. Вполне отрадное явление. Горжусь такими людьми на вверенном мне участке.
Вальде добавил из президиума:
– Это есть советский молодой гражданин!
Но в одном Михаил ошибался, когда думал, что писал свой сценарий и ездил в Москву только в поисках славы. Здесь дело было серьезнее и глубже. Если бы он искал только славы, то успокоился бы, получив ее, и однажды вечером, когда он был один дома (Клавдия еще не вернулась из клуба), ему бы не вспоминался Иван Буревой, героический моряк. Но Иван Буревой вспомнился Михаилу, опять постучал в его сердце. Михаил нахмурился; он не хотел впускать этого гостя, уже причинившего ему столько неприятностей. Михаил взял с полки техническую книгу и погрузился в чтение, чтобы отогнать лишние мысли. Книга не помогла. Иван Буревой не исчез, он стучал все настойчивее. Он вернулся к Михаилу обновленный, сохранив от прежнего облика только имя и внешность, но в душе у него произошли серьезные изменения – такие же, как у самого Михаила. И во рту почему-то появилась у него трубка, в точности как у Вальде. И разговор изменился – меньше пылких слов о мировой революции, зато длинная речь по поводу подмоченной муки – единственного продовольствия команды бронепоезда «Гром».
Какого еще бронепоезда? Михаил опомнился. Книга лежала перед ним, развернутая все на той же странице: он не читал. Михаил встревожился – вот еще не хватало новой заботы! Он даже испугался: он был уже стреляный воробей и знал, к чему приводят мысли об Иване Буревом. С лихорадочной поспешностью он забегал глазами по строчкам. Наконец он не выдержал и вскочил: «Черт знает что!» Он мерял комнату большими раздраженными шагами. Взгляд его упал на чистый лист бумаги, он быстро спрятал лист в стол. «Это не мое дело! – твердо сказал он себе. – Я железнодорожник, я транспортник, у меня своей работы много. Мне надо еще подготовиться в институт». Он ожесточенно спорил с каким-то незримым противником: «Я не хочу, и кончено дело! Я не обязан!»
Напрасны были все его старания. Иван Буревой воскрес и вновь поселился в его сердце. Как только Михаил оставался один, в голове его начинали звучать какие-то разговоры, перед глазами рождались, исчезали видения. Он тяжело вздыхал, понимая, что ему не под силу это единоборство с самим собой. Он мог бы преодолеть любое желание, но это было больше, чем желание или соблазн. Это была какая-то органическая потребность. Внутри Михаила словно бы шла вторая жизнь и должна была проявиться.
И вот постепенно, одна за другой, начали появляться в комнате книги определенного направления, например Горький: «Как я учился писать», и комплекты журнала «Литературная учеба». Михаил тщательно прятал эти книги от Клавдии и читал их, когда она засыпала. Он доставал книги из-за шкафа и горестно качал над ними головой. Он все еще надеялся, что дурь пройдет, и пока ограничивался только чтением, шарахаясь от чистых листов бумаги.
…Был торжественный вечер в клубе – проводы Петра Степановича на пенсию. Первое слово получил Вальде, второе – Михаил. Петр Степанович сидел под красным знаменем, после каждого выступления он вставал и с поклоном благодарил ораторов.
Торжественная часть закончилась быстро, и молодежь растащила скамейки, очищая место для танцев.
Женька был счастлив – Леночка милостиво улыбалась ему, и он самозабвенно крутил новый радиоприемник, на днях установленный в клубе. Маруся принесла с собой сына и танцевать поэтому не могла. Из всех наших знакомых в этот вечер в клубе не было только «сильных личностей» – Чижова и Катульского-Гребнева-Липардина. Никто не пожалел о них. Начальник и Вальде угощали в буфете Петра Степановича пивом, старик конфузливо посматривал на Вальде, пил очень сдержанно, самую малость, чтобы не захмелеть.
В первом часу ночи Михаил и Клавдия вернулись домой. Они жили теперь в том самом большом трехэтажном доме, по освещенным окнам которого Клавдия гадала когда-то о счастье. Из окна было видно скамейку, на ней сидела какая-то пара. Клавдия вдруг потушила в комнате электричество и засмеялась в ответ на удивленный вопрос Михаила.
– Не приставай, Миша! Тебе все равно, а людям радость.
– Какая радость! – рассердился он. – Почему люди должны радоваться, если у нас в комнате темно.
– Ты ничего, Миша, не понимаешь и, пожалуйста, молчи.
Он ворчал:
– Колдовство какое-то! Я удивляюсь тебе, Клава.
– Ну и удивляйся, только не мешай.
Она повернула выключатель, и комната опять осветилась – высокая просторная комната, отделанная заботами начальника масляной краской.
– Как я устала, нельзя столько танцевать, – сказала Клавдия. – У тебя, Михаил, тоже лицо утомленное. Ложись-ка спать.
– Нет, я еще немного посижу, – ответил он.
Он подождал, пока Клавдия уснет, и тихонько, стараясь не шуршать, вытащил из-за шкафа свои книги. Но ему не читалось. Его непреодолимо тянуло к бумаге. Сегодня в клубе Петр Степанович и Вальде в своих речах подробно вспомнили славный бронепоезд «Гром» и растревожили Михаила. Он и сам не заметил, как очутился перед ним чистый белый лист. Михаил сверху написал заглавие «Бронепоезд «Гром». Потом он задумался. Он взял с полки Горького, за ним – Чехова и Толстого «Казаки» – свою любимую книгу. И рука его, словно бы сама, без всякого участия разума, написала:
«Бронепоезд был такой тяжелый, что когда он шел, то с елей, стоявших вдоль путей, осыпался снег».
Что-то ему не понравилось, он написал по-другому:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52