было молчание, большая муха тыкалась носом в стекло, озлившись на скуку этого дома…
– Да! – воскликнул дворянин внезапно.
– Ах, батюшки, – испугалась баба.
– Да, – повторил дворянин, – подумай о том, что ожидает тебя по ту сторону жизни…
Баба вздохнула.
– Верю ли я в загробную жизнь? – воодушевясь, заговорил дворянин. – Ах, никто не знает, что с нами станет после печальной жизни.
Покинув низкое кресло, он заходил по паркету и говорил горячо и много, как никогда, а баба слушала…
– Давай умрем, умрем вместе, случайная моя подруга, – воскликнул он, наконец, и положил на ее плечи холеные руки.
Баба всплеснулась и заголосила:
– Жалостный ты мой, соколик, ягодка малиновая, сиротка бесталанная.
Брови ее подпрыгивали, лицо расстроилось, один нос не участвовал в общей скорби, вздернувшись как будто еще веселее.
– Умрем, умрем! – лепетал дворянин, и неудержимо потянуло его на участливую грудь.
Когда затем, с зажженным канделябром, вошел Филимон, у окна на кресле сидела баба, а у нее на коленях томный и слабый дворянин. Помигав на вошедшего слугу, он прошептал:
– Филимон, зачем свет, у нас есть луна. Филимон, пятясь, прихлопнул за собою дверь и, поставив канделябр на сундук, принялся беззвучно смеяться.

АРХИП

1

Над белой скатертью, растопырив лохматые ноги, висит паук, у абажура легко кружится зеленокрылая мошкара, карамора обжег длинную лапу и волочит ее по столу… Шелестит плющ у балкона, и возится сонная птица в кустах.
Александра Аполлоновна Чембулатова разламывает бисквит, качая черной наколкой, которая на седых ее волосах похожа на летучую мышь.
– Сад охраняет Володя, – говорит Александра Аполлоновна и ласково взглядывает на собеседника своего, молодого помещика и соседа, Собакина, – я подарила ему пистолет.
Собакин улыбается, раздвигая розовые и полные щеки.
– Я вас уверяю, что нет никакого Оськи-конокрада. Увели у попа тройку, и по уезду полетели слухи – пришел, мол, Оська, а Оська просто собирательное имя, – народная фантазия одарила его таинственной силой и удальством.
Старушка покачала головой.
– Нет, все это верно; украл лошадей он вечером, а наутро видели его уже за триста верст…
– Разве видели?..
– В том-то и дело; говорят, он необыкновенно низкого роста, лыс, силен и с большой, до пояса, черной бородой…
Собакин чуть-чуть улыбнулся и пожал плечами.
– Появлялся он в уезде два раза, – продолжала старушка, – и наводил такой страх, что помещики приковывали лошадей, а конюхам давали ружья заряженные… И все-таки умудрялся.
– Если его знают в лицо, почему не поймают?
– Мужики никогда не выдадут, боятся, что палить будет, как сжег он вашу Хомяковку года за три до вашего сюда приезда.
– Право, Александра Аполлоновна, я начинаю бояться.
– Вам-то особенно надо позаботиться; имея такого жеребца, я бы ночи не спала, все караулила…
– Да, Волшебник – чудо что за лошадь; увидите, на рождестве поведу его на бега.
– Да, нехорошо, нехорошо; тем более что ваш Архип…
– Нет, Архип мрачный, но очень надежный; мужик косматый, глаза волчьи, но верный…
– Ох… ох… – сказала старушка.
Из сада на балкон вышел гимназист, положил пистолет на перила и застонал:
– Бабушка, чаю.
– Осторожнее с пистолетом, смотри, куда кладешь, – заволновалась Александра Аполлоновна.
– Он, бабушка, не заряжен.
– Все равно. – И бабушка, шурша широким платьем, поднялась и загородила пистолет салфеткой.
– Что, Володя, как твои разбойники? – спросил Собакин.
– Ничего, – набивая рот ватрушками, говорит Володя.
– Убил кого-нибудь?
– На плотине за ветлами кто-то, кажется, стоит, только на плотину ходить страшно.
– У пруда ночью сыро, – сказала Александра Аполлоновна.
Гимназист лукаво прищурился.
– А у меня, бабушка, порох есть…
– Откуда ты взял! Отдай сию минуту… Володя, ке смей убегать. Пожалуйста, Собакин, догоните его, отнимите у него порох.
Улыбаясь, Собакин сошел в сад и скоро пробегал уже мимо балкона, размахивая руками, потеряв всю солидность, а Володя, приседая, визжал, не давался в руки.
«Дети, дети», – подумала Александра Аполлоновна и стала считать, как в столовой часы били одиннадцать.
– Володя, где ты? – позвала она. – Иди спать, – одиннадцать часов…
В это время мимо изгороди проскакал верховой, встал у крыльца, и чей-то чужой голос позвал:
– Барин Собакин здесь?
– Кто спрашивает? – по-хозяйски сухо ответила Александра Аполлоновна.
– Работник их, Михайло.
На балкон, обняв за плечи гимназиста, вошел, отпыхиваясь, Собакин.
– Кто меня спрашивает? Это ты, Михайло? Что случилось?
– Несчастье у нас, барин, – сказал из-за плетня невидимый работник, – увели Волшебника.

Когда Собакин, во весь опор скакавший по темному полю, влетел, пыльный, на вспененном коне во двор, у растворенной конюшни, размахивая фонарем, галдели мужики.
– Что, Волшебника увели? – крикнул Собакин.
– Беда-то какая, не доглядели…
Собакин побежал в конюшню. Болт у стойла был сорван, и под наружной стеной у пола сквозила дыра, в которую, должно быть, и пролезли воры…
– А где Архип? – спросил Собакин.
– Будили мы его, спит, пьяный.
На вороху сена, закинув бледное в черной шапке волос лицо, лежал Архип.
– Жив, ничего, не тронули, пьяный очень, – успокаивали работники.
– Облейте его водой, вот мерзавец.
Принесли конское ведро, подняли Архипу голову и полили.
– Лейте, лейте все ведро.
Когда голова, рубаха и порты намокли, Архип приподнялся, сел и повел налитыми кровью глазами.
– А? – спросил он.
– Архип, где Волшебник?
Сутулый Архип поднялся и долго осматривал болт и обрывок недоуздка, в дыру даже заглянул и так же спокойно ответил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190