Настя зашевелилась в кресле.
– Не люблю, когда коты в окно заглядывают… У меня подруга была кокотка, до такой степени боялась кошек, – падала в обморок…
– И Машутка еще куда-то провалилась, – быстро сказала тетушка.
– Я раньше очень хорошо жила, – после молчания проговорила Настя, – своя квартира: мебель – голубой атлас, две шубы: одна – вся в соболях, другая – норка, сверху – горностай. Бриллианты какие были. Все, подлец, пропил…
– Ах, Настенька…
– Конечно – подлец, самый последний…
– Ах, Настенька!..
– Что, Анна Михайловна?
– Думаю я, Настенька, простить бы вам ему надо…
– Ах, будто я ему не прощала… А сюда зачем приехала?.. Знаете – какие у меня поклонники были?.. Один граф на коленях круг меня ползал, дом на Сергиевской хотел подарить, купчую принес, – я его с купчей вместе за дверь выкинула, потому что он мне противный был… Прощать!.. У меня до сих пор на теле раны не заживают от его побоев, – простила… А когда он последнее мое колье в ломбард потащил, – знала я, что ни копеечки этих денег не увижу… Колье заложил и деньги мои пропил с Сонькой Еврионом, с кокоткой, моей подругой… Я ему всю морду расцарапала, – простила… Я бы на каторгу за ним пошла, только бы он меня одну любил…
Настенька оборвала, шмыгнула, стала шарить под собою в кресле носовой платок.
– Лучше вы с ним об этом-то прощении потолкуйте, Анна Михайловна… Он только о том и думает теперь, как бы мне мстить, зачем я его от девчонки, от этой Раисы, оторвала… Я теперь знаю, что у него на уме: к вашей Машутке подбирается…
– Бог знает, что вы говорите! – воскликнула тетушка и встала с сундука. – Извините меня, Настенька, но у вас разнузданное воображение… Я давно к вам приглядываюсь… Трудно, трудно с вами…
Настя всхлипнула, откинулась в глубь огромного кресла. И, странно, – лицо ее словно стало светлее, розовее. На коричневых цветках старой обивки все яснее выступал ее тонкий профиль, причудливый свет золотил ее волосы, и вот выступила вся освещенная ее голова с закрытыми глазами…
– Что это? – воскликнула тетушка. – Свет какой!
Настя открыла глаза и ахнула: на штукатуренной стене лежал багровый четырехугольник окна.
– Огонь! – крикнула она, срываясь с кресла. Тетушка молча подняла руки к голове. В дому уже хлопали дверями, слышался топот ног, испуганные голоса звали тетушку. Дверь с треском раскрылась, дунуло сквозняком, вошел Африкан Ильич.
– Пожар, – сказал он густым голосом, – гумна жгут. – Остановился у окна и глядел на зарево, заложив руки за спину, сутулый и багровый.
Настя легла на кровать, вниз лицом, в подушки. Тетушка звала в коридоре:
– Николушка? Где Николушка? Девки, девчонки, бегите, ищите молодого барина.
Зарево разгоралось. На дворе осветились бревенчатые стены служб. От кустов легли густые мерцающие тени, у ворот черными силуэтами стояли любопытные… Послышались испуганные голоса:
– Идет, идет…
В дом заскочила одна из девчонок, громко шепча на весь коридор:
– Матушка барыня, пришел.
Тетушка поспешила навстречу и вдруг надрывающимся голосом вскрикнула:
– Господи, боже мой!..
Африкан Ильич повернулся от окна. Настя подняла голову с подушек. Вошел Николушка, без шапки, всклоченный, с белеющей под мышкой из-под разодранного кафтана рубашкой. Рот его был черный, – разбитый, глаз запух, щека вздута… Он локтем оттолкнул семенившую сбоку его тетушку и повалился на стул…
– Всех под суд!.. Перестрелять! – с воплем выкрикнул он и, быстро нагнувшись, стал выплевывать кровь…
Тетушка была уже около него с полотенцем и кувшином воды. Настя сидела на кровати, прямая, с вытянутой шеей, и пронзительно глядела страшными глазами на Николушку.
– Успокойся, успокойся, друг мой, – бормотала тетушка, прикладывая мокрое полотенце к Николушкиному лицу, – надо же, в самом деле, случиться такому несчастью… Кто это тебя?..
– Я одному так закатил, – в зубы!
– Ну, ну, хорошо, хорошо, успокойся, батюшка. Африкан Ильич, расставив ноги, заложив руки в карманы, разглядывал Николушку.
– Где же все-таки вас так отделали? – спросил он. – На гумне, что ли, вы были, у вас – солома в голове… – И, нагнувшись к нему, он спросил тихо и строго: – Машу видели?
– Убежала, – ответил Николушка, – вырвалась… Африкан Ильич быстро взглянул на тетушку, она сердито замотала щеками и подбородком. Настя, странно улыбаясь, соскочила с кровати, присела перед Николушкой и вкрадчиво, словно даже весело, сказала ему:
– Расскажи, Кока, расскажи, как же ты с ней?.. Гумна еще пылали, когда Африкан Ильич вышел в сад. Тонкий дым стлался над влажной травой, багровели стволы берез, поблескивала кое-где влажная листва, черно-красные тени чертили луг, сухая вершина тополя четко рисовалась в небе.
Старый дом, глядя в дымные луга багровыми окнами, словно поднялся по пояс из темных кущ, оживший, угрюмо нарядный, торжественный, с облупленными шестью колоннами, с полуобвалившимся фронтоном, над которым кружились в свету зарева розовые голуби.
Во втором этаже, в одном из окон, Африкан Ильич заметил прильнувшее на одну только минуту и затем отшатнувшееся бледное личико. Африкан Ильич поспешно взошел на балкон, взялся за дверь, – она была приоткрыта, – вошел в залу, где на пустых штукатуренных стенах лежали, едва шевелясь, китайскими тенями очертания листьев и ветвей, прислушался и пошел, увязая по колено в пшенице, из комнаты в комнату.
В библиотеке, где валялись у лестницы старые книги, поблескивали стеклянные дверцы и медные уголки, за черным шкафом, в углу, он увидел Машутку, – она была простоволосая, стояла, втянув голову, глядела, как прижатая крыса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190