На нем была выкормлена тетушка и все девять ее покойных сестер.
«Вот и пришло испытание, – думала Анна Михайловна, садясь в кресло, – хватит ли сил направить на путь истинный таких ветрогонов? Настенька, та, чай, попроще, – жила в темноте, полюбила, и раскрылась душа. Богатых поклонников побросала, продала имущество, значит полюбила. А вот Николенька – это козырь. Денег ни гроша, а шампанское в буфет – пить. Попробуй-ка такого приучить к работе. Скажет, – не хочу, подай птичьего молока. С нашим батюшкой нужно его свести, пусть побеседуют. Большая сила у отца Ивана. И не откладывать, а, как приедут, – сразу же и позвать отца Ивана».
Волнуясь, тетушка не могла усидеть на месте и вышла в коридор, где было прохладнее.
Там под потолком горела привернутая лампа в железном круге. Из полуотворенной двери слышен был храп Африкана Ильича, такой густой, точно в носу спящего сидел шмель. На сундуке, уронив худенькую руку, спала, оголив колени, любимица тетушки – темноглазая Машутка.
– Ишь разметалась как, – прошептала тетушка, наклоняясь над смуглым ее личиком, и поправила сползшее одеяло из лоскутков. На щеки девушки легла тень от ресниц, детский рот ее был полуоткрыт. – Красавица-то какая, господь с тобой… – Тетушка задумалась. И вдруг ноги ее подогнулись от страха. «Ну нет, – подумала она и потрясла головой в темноту коридора, – в обиду не дам…»
Наверху по пшенице бегали мыши. Хотелось чайку. А рассвет еще только брезжил. Тетушка вернулась к себе и закурила папиросочку, все думая, часто моргая глазами.
Настал тяжелый день. Посланная для наблюдения на крышу, Машутка кричала оттуда, что – «никово-шеньки не едет, окромя дедушки Федора, и пегая корова сзади привязана».
К полднику Африкан Ильич пришел заспанный и злой; прихлебывая чай, вздыхал и курил вертуны, сидя боком на стуле.
– Дарья! – позвал он наконец…
– Дарьюшка в погребице, я сама пойду распоряжусь.
– Насчет чего распорядитесь? Ведь вы не знаете, насчет чего распорядиться, ваше превосходительство.
– Лошадей… – тихо сказала тетушка. – Вы, друг мой, устали и кашляете. Позвольте, я уж сама съезжу на станцию. Право, мне даже полезно освежиться, – сижу здесь, вижу, совсем засиделась.
Африкан Ильич, выставив челюсть, медвежьими глазками уставился на тихую, но не робкую тетушку, и неизвестно, чем бы кончился спор их, но в это время неожиданно к дому подъехал экипаж.
Все обитатели поспешили на крыльцо. Африкан Ильич, с папиросой, сощурив один глаз, стоял – руки в карманы; за спиной его шушукались четыре простоволосые девчонки в красных кофтах; а тетушка, пожимая, точно от холода, узенькими плечами, добренько ульгаалась, – глаза ее совсем сморщились.
Из тележки, ухватясь рукой в лайковой перчатке за козла, тяжело вылез Николушка, в верблюжьем армяке, и, расставляя по-кавалерийски ноги, поспешил в тетушкино объятие.
На высоких подушках сидела Настя, худая красивая женщина, с маленьким бледным лицом и серыми, как серое стекло, удивленными глазами. Тетушка подошла к плетушке, протянула руку молодой женщине:
– Ну вот, привел бог увидеться. Милости прошу. Тогда Настя, поспешно одернув платье, выпрыгнула на лужок.
– А уж мы заждались, – говорила тетушка, ведя приехавших в приготовленные им комнаты, откуда испуганно выскочила Машутка с двумп ведрами.
Афрйкан Ильич шел сзади и хрипел:
– А мы-то ждали, – и к завтраку и к обеду. И обед был хороший, в весь его съели…

3

Николушка ходил по комнате тяжелой кавалерийской походкой, разводил руками и поднимал плечи. Розовое, с полным ртом и изломанными бровями, лицо его было бы красиво, если бы не легкая одутловатость щек и не беспокойство в глазах, больших и серых. Говорил он много и красноречиво.
– Моя душа опустошена, жизнь исковержааа и разбита. На моих плечах – существо, которое я люблю, существо беспомощное и усталое. Мы погибали, тетушка. Вы протянули нам руку. Теперь, среди этих дедовских стен, я чувствую прилив энергии. Я верю в будущее.
Взволнованная тетушка сидела в кресле. Позади нее сильно дымил папиросой Африкан Ильич… Настенька приютилась в тени, за кроватью.
– Тетушка, научите меня жить, научите работать, и вы спасете и меня и эту бедную женщину.
Тогда Анна Михайловна взяла Николушку за руку, посадила рядом с собою и некоторое время молчала.
– Николай, – сказала она наконец, – знаешь ты, что такое земля?
Николушка удивленно взглянул на нее и покусал губы.
– Вот то-то, что не знаешь. У вас в городе во земле-то, чай, никогда и не ходят, все по камням. А вот деды твои, Николушка, с земли-то никогда не съезжали. Бывало, в город Симбирск собраться, – комиссия: раз или два в год, не более того, и ездили, – на выборы или насчет закладной, или продажи… А о скуке или безделье – и думать-то было стыдно. Земля – твоя колыбель, – из нее вышел, к ней и вернись…
Николушка, глубоко вздохнув, опустил голову. Сидеть ему около тетушки было неловко, и, кроме того, подкуривал сбоку Африкан Ильич крепким табаком.
– Ты не смотри, что именье у нас разоренное, – все дела поправим. Об этом заботится Африкан Ильич не покладая рук, и большое ему от всего нашего туренев-ского рода спасибо. А вот ты покуда примись за дела небольшие, побочные. Можно раков ловить и делать из них консервы, пойдут в столицы, – дело верное. Или грибы можно сажать – дорогие сорта. Или разводить зайцев: мясо употреблять в пищу, а шкуру – заграницу, там, говорят, русский заяц в большой цене, – из него горностай выделывают; правду я говорю, Африкан Ильич?
– Истинную правду, ваше превосходительство.
– Дела найдешь много, была бы охота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190