Аггей сел на обрубок и, оглядываясь кругом, прислушивался, как часто бьется сердце. А старичок все говорил, и прыгали воробьи на шалаше.
– Я у тебя до полудня посижу, – сказал Аггей, – разнуздай-ка лошадь.
И, когда старик, охлопотав коня, принес из шалаша дикого меду в бурачке и кувшин ключевой воды, Аггей сказал, краснея:
– Знаешь, дед, я женюсь. Старик перекрестился:
– Вот и слава богу, а то я все думаю – нет и нет у нашего барина хозяйства.
– Увидишь скоро ее; мы кататься поедем, а ты забеги на дорогу и посмотри; такой красавицы не только ты – я не видал. Ты что это – меду мне принес. Дикий? А смотри, в нем пчела.
– Утопла; за добро своей жизни лишилась.
И старик стал глядеть, как Аггей ест мед…
– Всегда по лицу видно, что человеку бог пошлет, – сказал он, – вот у тебя, гляди-ко, глаза белые, будто со страху.
Аггей потянулся и, отойдя, лег на траву, где легкий ветер отдувал мух; возбуждение улеглось, и сладкая дремота закрыла веки; поплыла земля, и, положив руку на грудь, Аггей улыбался, слушал шорох листьев, говор старика.
– Кормят тебя, рыжий, овсом, – говорил старик, подсев к Ваське, – а сено ты жрешь от жадности. Вот и видно, что бог скотине душу не дал, одну утробу… Ну, что ногами топаешь, я, брат, истину тебе говорю…
…С легким криком Аггей проснулся и сел, осматриваясь.
– Дедушка, – окрикнул он старика. – Где ты? Скорей, скорей лошадь…
Ударяя плетью, Аггей скакал, потеряв шляпу, и сучья хлестали по бледному его лицу.
«Поздно, поздно», – думал он, тоскливо глядя на солнце, взошедшее уже к полдню.
Обозлившийся Васька летел прямиком, но на плотине удалось Аггею задержать ход, и, чем ближе к дому, тем страшней становилось, а на самом дворе поворотил было Аггей коня обратно и, став, крепко сжал руки.
– Все равно, – сказал он. Быстро перекрестился несколько раз и спрыгнул у крыльца.
В доме было тихо; подойдя к кабинету, Аггей осмотрелся, не видит ли кто, и отворил дверь.
На диванчике, с книгой в руках, сидела Надя. Она повернула строгое лицо к вошедшему… Аггей ахнул, взялся за косяк. Надя, встав, сказала:
– Я давно жду вас, Аггей Петрович; я получила письмо…
Глядя, как она опустила глаза, Аггей возликовал, но сейчас же лицо его покрылось смертельной тоской.
– Аггей Петрович, – сказала Надя тихо, – я замужем…
Она тряхнула головой и, вынув из книги, подала Аггею его письмо.
– Милый, не огорчайтесь, я вас очень люблю…
Потом, легко коснувшись губами лба Аггея, подобрала синее дорожное платье и вышла, не обернулась в дверях – не спеша, удаляясь, стукали ее каблучки по коридору.
Письмо дрожало в руке Аггея, когда он подошел к пыльному окну; на дворе, выкатив, смазывали людми-линскую коляску.
– Вот и конец, – сказал Аггей, и ноги его задрожали, став бессильными, как после испуга.
– Что же, я возьму и лягу… Должно быть, меду съел натощак: тошнит…
Мотая головой, он лег на спину, скользя пальцами по гладкой коже дивана.
– Дурно мне… – сказал Аггей. Пот крупными кап-» 'лями выступил на лбу, и тело холодело. Аггей прижался к холодной спинке дивана; не в силах привстать, глядел на клочок мочалы, торчащей из-за обивки, и, жалея себя, начал глотать соленую слюну.
Приходил Людмилин, сконфуженно объяснил, что должны они уже уехать, иначе опоздают на агрономический съезд, и что непременно ждут Аггея в Петербург, где сейчас белые ночи. Аггей приподнялся, взял Степана за руку и, глядя в сторону, сказал:
– Хорошо, я постараюсь приехать.
И сел опять, комкая носовой платок. Степан вышел, ударившись плечом о косяк.
В коридоре разговаривали; топая ногами, пронес кучер, должно быть, чемодан. Нежный, изумительный голос Нади у самых дверей произнес:
– Он спит, не тревожьте его…
Тогда Аггей вышел на крыльцо и, стараясь улыбнуться, помахал отъезжающим рукой.
Когда же тройка выкатила за ворота и Надин лиловый шарф еще раз мелькнул сквозь зелень, Аггей, пожавшись, словно от холода, пошел в залу и сел против окна на любимое кресло.
Не было видно – закатилось ли солнце, или нет: сизая туча клубами поднялась из-за холмов; порыв ветра нагнул ветви, поднимая выше окон обрывок бумаги; на террасе с силой хлопнуло окно…
Несколько капель ударилось в стекла, потекли струйками; брызнуло сильнее, и зашумел по листьям крупный дождь.
Звуки в просторных комнатах утихли, запахло травой, сыростью, и стало совсем темно…
Аггея звали ужинать, а он все смотрел в окно и думал несвязное.

3

Три дня ливнем лил дождь. Аггей ходил по залу, где шум дождя был слышен всего сильнее, становился спиной к изразцовой печи и щурил глаза.
Ровно и глухо барабанил дождь по крыше и листьям, стремительно бежали вниз потоки, и напрасно, приотворив дверь, шепотом звала Марья Ивановна к столу.
Аггей глядел на нее, не видя, и экономка бормотала, бредя обратно в столовую:
– Вот беда-то… Наехали, намутили и след хвостом замели, – тоже гости.
Постояв у печки, Аггей уходил в библиотеку. Отворив один из темных шкафов, где пахло затхлыми книгами, он поднимал руку, чтобы взять волюм, но рука так и оставалась поднятой, а глаза видели сквозь полупрозрачное от струй дождя стекло сизую лужайку со сломанной березкой, склоненной к земле вершиной, и около примятую траву.
«Дождик все следы прибил», – думал Аггей и шел обратно в кабинет…
Но в кабинете стоял тот низенький диван, обитый коричневой кожей, тошный и раскоряченный, – свидетель всех неприятностей; глядя на него с ненавистью, Аггей думал:
«Как глупо, для чего мне нужно вообще шататься по этому дому… Будто бы я обязан видеть всю эту гадость…»
И, вдруг страшно рассердившись, он выдвинул ящик стола;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190