Наконец, сладила с диким приступом хохота, поцеловала меня в лоб. "Что поделаешь, дорогой, против судьбы не попрешь. Останемся хорошими друзьями" -- вот ее слова. Ну что сказать на это? Налил я себе виски, и сидели мы молча.
-- Потом попросила меня помочь ей с бутербродами,-- вдруг снова заговорил Ронни.-- Открывал пару банок тушенки -- порезал палец.-- И протянул мне правую руку: противный, зазубренный порез, с запекшейся кровью.-- Вот сколько крови потерял за всю эту проклятую войну -- просто смешно. Ее друзья явились раньше -- в четыре пятнадцать. Сожрали все, до последней корки! Пришлось открывать еще три банки тушенки. Поглощали бутерброды, а сами все осуждали американскую армию. Эмиль тоже пришел раньше -- в четыре тридцать пять.
Ронни называл время точно, как заправский машинист.
-- Его средневик выиграл,-- с горечью сообщил он, как будто это последнее событие ему труднее всего вынести.-- Нокаутом в первом раунде. Эмиль выпил три стакана виски подряд -- отмечал победу своего любимца -- и все похлопывал меня по спине, называл "mon petit Anglais" и пытался продемонстрировать передо мной, как проходил бой. "Три удара левой, "mon petit Anglais", быстрые, как молнии, и все в нюхалку, и прямой правой -прямо в челюсть! Это похуже снаряда. Его противник не мог прийти в себя целых десять минут". Эмиль, в хорошем расположении духа, даже позволил Виржини попрощаться со мной наедине в прихожей.-- Ронни с трудом улыбнулся.-- Она измазала мне маслом от сардин всю форму. И еще поделилась со мной кое-какой информацией: что испытывает угрызения совести, ей не по себе и пришло время поговорить откровенно. При этом как-то странно себя вела: мне все время казалось -- с трудом сдерживается, чтобы снова не расхохотаться. Сказала, что знакома с Эмилем с тридцать седьмого года, что не жила в семье с пятнадцати лет -- семья ее в Ницце, они никогда и не бывали в Париже. А Эмиль никогда не был в Сопротивлении -- я узнал об этом от ее друзей. Всю войну занимался контрабандой масла из Нормандии.
Ронни медленно, как будто это доставляло ему острую боль, поднялся со стула, словно человек, у которого ноют все кости.
-- Мне нужно уйти. Мне просто нужно сейчас уйти.-- Повернувшись ко мне, долго в упор глядел на меня, мрачно о чем-то размышляя, потом объявил каким-то таинственным тоном: -- Не удивляйся ничему, что бы ты обо мне ни услышал.-- И, еле передвигаясь, удалился,-- казалось, кости отказывались повиноваться ему под упитанной плотью -- куда девалась воинская выправка. Я слышал, как он вошел в свой номер, как скрипнули пружины, когда он всем своим весом бросился на кровать.
На следующий день я заметил в Ронни перемену. Где бы он ни появился, от него исходил сильный запах особой, сладкой туалетной воды; у него появилась привычка засовывать в рукав носовой платок. И ходить он стал как-то странно -- семенить маленькими шажками,-- а в речи вдруг появилась шепелявость, что, несомненно, не могло не раздражать, особенно в человеке, который, судя по его внешности, мог командовать полком. Встреч со мной он теперь избегал; кончились долгие дружеские, приятные беседы у меня в номере. Когда я приглашал его пообедать вместе, начинал как-то нервно хихикать и утверждал, что никак не может, так как все эти дни ужасно занят.
Неделю спустя ко мне зашел английский медик -- унылый, седеющий капитан, специалист, как выяснилось, по психическим расстройствам и случаям боевой усталости.
-- Скажите, лейтенант, не могли бы вы мне помочь? -- спросил он, после того как я ему сообщил, что знаком с Ронни почти год.-- Меня очень интересует ваш друг, лейтенант Биддел.
-- А что с ним? -- осторожно поинтересовался я, удивляясь, почему Ронни ничего мне не сообщил.
-- Пока я до конца не уверен... Вам не приходилось замечать в нем некоторые странности? Что скажете?..
-- Ну...-- начал я, затрудняясь ответить на вопрос, который явно мог причинить неприятности Ронни,-- кто знает? А почему вы спрашиваете? В чем дело?
-- На этой неделе лейтенант Биддел три или даже четыре раза приходил ко мне с совершенно необычной жалобой... самой необычной.-- Капитан, видимо, колебался, стоит ли продолжать, но потом призвал на помощь всю свою отвагу.-- Какой смысл в недомолвках? Он считает, что ему следует навсегда уволиться со службы.
-- Что такое? -- изумился я.
-- Заявляет, что совсем недавно обнаружил... ну... мы с вами взрослые люди, незачем ходить вокруг да около. Не в первый раз слышим подобные жалобы, особенно во время войны, когда люди вырваны из обычной, нормальной жизни и лишены женского общества на долгие годы.-- Он помолчал.-- Буду с вами откровенен: лейтенант Биддел утверждает, что в настоящее время... чувствует непреодолимое влечение... к мужчинам.
-- Ах,-- вздохнул я,-- бедняга Ронни! Так вот в чем дело! Эта туалетная вода, носовой платочек в рукаве...
-- Внешние признаки все это подтверждают, конечно -- духи, манера речи и так далее. Но он мне никак не кажется таким типом, хотя в моей практике многое приходилось видеть, так что удивляться ничему не приходится... вы понимаете. В любом случае, по его словам, он сильно опасается, что если и в дальнейшем останется в военной среде... то будет окончательно соблазнен и ему придется совершить... такой акт, больше не таясь. А этот шаг с его стороны, несомненно, приведет к нежелательным для него серьезным последствиям. Поговорил я с приятелями офицерами, конечно, как можно тактичнее, и с его шофером, и все они, кажется, были крайне удивлены моими словами. Слышал, что вы с ним самые близкие друзья, поэтому пришел к вам, надеясь, что вы проясните мне возникшую ситуацию.
-- Ну...-- я колебался: в какое-то мгновение подумал, не рассказать ли всю его историю, но не решился (может, Ронни в самом деле пора уйти из армии),-- я замечал лишь незначительные признаки время от времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72