Он гнался за мальчишками в масках. Увидев, что юные «богохульники» ускользнули, фанатик затряс хилыми кулаками и прокричал:
– Ваши грязные шутки оскорбляют святой день Фоса! Посвятите себя молитве, отверните души от безобразного глумления! Вы творите мерзость, о безумные глупцы! Лед Скотоса ожидает вас всех!
Но мальчишки удрали, не расслышав даже начала этой превосходной речи.
Монах огляделся, видимо желая отыскать еще какой-нибудь дьявольский корень, который надлежит выкорчевать. Марк опасался, что теперь фанатик набросится на него, – светлые глаза и отсутствие бороды выдавали в Скавре чужеземца и, следовательно, еретика.
Но монаха уже оттеснило иное зрелище: окружив комедианта, люди смотрели, как маленькая собачка пляшет и подпрыгивает на задних лапах под удары барабанчика. Пикантность заключалась в том, что шерсть животного была выкрашена в зеленый цвет – цвет княжества Намдален. Песик был обучен принимать у зрителей деньги передними лапами и передавать их хозяину.
– Восхитительно! – гулким басом прогудел один из прохожих, рослый халогай.
Северная родина наемника была куда беднее на развлечения, чем столица Империи. Подружка халогая, хорошенькая черноволосая потаскушка, только улыбнулась, глядя на своего друга, и кивнула. Бархатное платье, украшенное красным и фиолетовым шитьем, плотно облегало ее гибкое, стройное тело. Халогай обнимал ее за талию и время от времени поглаживал по груди.
На миг он выпустил девушку и наклонился к маленькому артисту. Светлые волосы наемника, заплетенные в косы, почти коснулись булыжной мостовой.
– Собачка! Сюда! – позвал он.
Песик подпрыгнул и схватил зубами монетку, а потом побежал к хозяину. Тот продолжал стучать в барабанчик.
– О! Золото! – воскликнул он и низко поклонился халогаю. – Тысяча благодарностей, господин!
Толпа весело приветствовала щедрый взнос. Но когда наемник выпрямился, видессианский монах ткнул ему прямо в лицо длинным костлявым пальцем.
– Ты, несчастный, заблудший невежда! – возопил он гневно. – Ты предаешься безобразному кутежу! Сейчас ты должен находиться в храме и возносить благодарности Фосу за его великое милосердие, ибо он послал нам свет солнца еще на один год! А вместо этого ты тискаешь это похотливое создание! – Яростный взгляд монаха обратился на девушку, которая ответила ему таким же прямым и злым взглядом. Девица так и льнула к щедрому кавалеру.
При этой неожиданной атаке халогай моргнул. Возможно, его уже предупреждали о том, что священнослужителей задевать небезопасно, поскольку ответ наемника прозвучал довольно мягко:
– Если ты не возражаешь, святой отец, то я попросил бы тебя убрать руку от моего лица.
Монах, должно быть, решил, что задел совесть солдата, и заговорил менее повелительно – он желал продолжить увещевание:
– Хоть ты и чужеземец, но лицо у тебя открытое и честное. Подумай же о том, что я скажу тебе. Неужто преходящее наслаждение плоти стоит того, чтобы рисковать ради него вечными благами души?
– Чтоб тебе подавиться, стервятник! – завизжала девица. – Оставь его в покое! – Она покрепче вцепилась в руку наемника.
– Молчи, шлюха! – ответствовал монах. Видессианские монахи давали обет безбрачия, но сейчас фанатик не мог оторвать горящего взора от ее зовущего тела. Слова монаха были обращены к мужчине, а глаза – к женщине: – Да, воин, она красива, но влечение к женщине – сладкая приманка Скотоса, ловушка для уловления неосторожных душ.
Марк скроил гримасу, хотя увещевание было обращено не к нему. А монах уже завывал:
– Погляди же на ее круглый зад, на узкую талию, на это лоно – пристанище всякого греха и грудь, от которой любой мужчина задрожит и забудет о вечных муках ада…
Жрец вдруг стал Скавру жалок. Подумать только, этот человек отрекся от наслаждений плоти и теперь вынужден проклинать их… и влекущие глаза, и полные, алые губы, сладкие, как старое вино…
Монах дрожал от возбуждения.
Халогай откинул назад белокурую голову и расхохотался. Его громовой бас разнесся над площадью.
– Можешь не тыкать в меня пальцем, жрец. Кажется, твоя еловая шишка напряглась не хуже моей при виде этой девчонки. Держи! – Он бросил золотой к ногам монаха. Тот уставился на монету выпученными глазами. – Бери же, – повторил наемник, веселясь от души, – и хорошенько поваляй эту красотку. А я найду себе другую подружку. Этот город просто кишит шлюхами.
Монах и потаскушка одновременно накинулись на халогая, а потом – друг на друга. Халогай показал им свою широкую спину и неспешно удалился. Толпа орала, изнемогая от восторга. Сегодня – единственный день в году, когда можно от души посмеяться даже над священником. И никому сейчас не было дела, что удачную шутку отмочил халогай-еретик.
Скавр улыбнулся тоже. Нет моря печали столь глубокого, чтобы утопить в нем человека. Вспыльчивый пьянчуга Стипий, сегодняшний похотливый фанатик – эти люди лишний раз напомнили Марку о том, что голубой плащ скрывает лишь человека. И эти люди, возможно, не слишком отличаются от него самого. Стоит запомнить. Чаще всего видессианские монахи вызывали у Марка ужас, поскольку их религиозный фанатизм был явно не для римлянина. Марк был просто не подготовлен к подобным вещам и часто понятия не имел, как на них реагировать.
Образ Стипия, вечно терзаемого жаждой, навел Марка на хорошую мысль: он подошел к лотку и взял кружку вина. Приятное тепло растеклось по телу.
По площади пробежал глашатай, который во все горло расхваливал выступающих в Амфитеатре мимов. Вместе с толпой Марк устремился к Амфитеатру – громадной чаше, расположенной в южной части площади Паламы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174