Солнечные лучи пронижут кроны деревьев и засверкают на ручейках и лепестках первоцвета и фиалок, пробудившихся от зимней спячки. И, конечно, повсюду зацветет барвинок — целые ковры барвинка, способные соперничать разве что с удивительной синевой глаз Мелани.
Мелани. Как всегда, вне зависимости от того, о чем он думал, в итоге мысли его возвращались к ней. Они поженятся этой же весной, твердо решил он, как только проснется природа. Всю жизнь он проведет с ней, чтобы любить ее, чтобы холить и лелеять ее, чтобы никогда больше не покидать ее.
Метель внезапно сменилась ледяным обжигающим ливнем. Люсьен уже миновал ряды живой изгороди и направил коня вверх по знакомому кочковатому лугу. Влажный торф заглушал стук копыт: Люсьен решил сократить путь, проехав узкой лощиной, проходившей за семейным кладбищем и служившей кратчайшей дорогой к дому. Его плащ промок насквозь, а он напряженно всматривался сквозь темноту в ту точку на горизонте, где, как он знал, находился его дом.
Рана разболелась не на шутку, хотя он старался не обращать на нее внимания: за последнее время он так свыкся с ней, что она стала как бы частью его самого, и временами он даже забывал о ней.
Но вот наконец во тьме призрачно забелели оштукатуренные стены Тремэйн-Корта и даже стали видны дымовые трубы на крыше, мансарды и маленькие изящные башенки. Хотя силы его были на исходе, Люсьен пустил коня рысью. Его глаза неотрывно смотрели вперед, слезы смешались с дождем, а мысли о том, как будет счастлива его мать, давали ему силы двигаться… скакать… приближаться с каждым шагом к дому.
Его вывел из болезненного полузабытья свет, струившийся из высоких узких окон, прорубленных в толстых стенах Тремэйн-Корта. Окна были обращены на посыпанную гравием аллею. Во тьме угадывались статуи, подобные немым стражам по обе стороны отделанного дубовыми панелями парадного входа.
Люсьен кое-как сполз с седла, колени его подломились, когда ноги коснулись скользкой земли. Он бросил коня на произвол судьбы, зная, что это изможденное животное и не подумает убежать. Затем приподнял замызганную шляпу, сам смеясь бессмысленности этого жеста, и провел рукой по спутанным волосам, надеясь придать себе приличный вид.
Еще раз взглянув на дом, где прошло его детство, и уверив себя, что он ни на йоту не изменился, Люсьен поднялся по ступеням и поднял тяжелый бронзовый молоток, вслушиваясь, как стук эхом разносится по дому. Он стоял, высокий и стройный, несмотря на то, что все его тело болело и ныло и он каждую минуту мог упасть без сил прямо перед этими строгими дубовыми дверями. И вот наконец дверь распахнулась:
— Да?
Люсьен дважды мигнул, так неожиданно было увидеть перед собой высокую незнакомую молодую женщину примерно лет двадцати. В его мечтах о возвращении ей не было места.
— Кто вы такая? — наконец спросил он, не в силах заставить себя быть вежливым с этой странной особой, которая посмела сделать вид, что не знает его. — И где Хоукинс?
Он так давно строил планы, что в подробностях представлял свое возвращение. Вначале Хоукинс приведет к нему мать, а потом — отца, чтобы удвоить и продлить радость встречи. Кто, скажите на милость, эта мрачная девка, которая нарушила все его планы и настолько глупа, что смотрит на него так, словно он — чужой в этом доме?!
— Меня зовут Кэт, — коротко отвечала она, и ее сухой тон дал понять Люсьену, что все его чувства написаны у него на лице. Ее немигающий взгляд прошелся по его фигуре сверху донизу. — Кэт Харвей. А с вас течет.
В тот же миг с полей его шляпы скатилась крупная капля и разбилась прямо у него на носу, доказав справедливость ее замечания. Люсьен был уверен, что, случись ей увидеть, что он горит синим огнем, она бы заметила: «На вас горит», — тем же безразличным тоном.
Он подумал, что если бы ее вид не был ему столь неприятен, он бы, наверное, громко расхохотался.
Кэт выглянула, чтобы получше рассмотреть его, и, вероятно, пришла к каким-то благоприятным выводам: она протянула ему руку и спросила:
— Вы заблудились?
— Я блуждал раньше, но не теперь, — покачал он головой.
Она никак не отреагировала. Она просто стояла перед ним, и ее неподвижные серые глаза смотрели на него так, словно он был прозрачным. Ее спокойное, высокомерное недоверие стало ему надоедать. Нет. Не надоедать. Оно беспокоило его.
— Ну, ладно. Я еще раз спрашиваю: где Хоукинс?
— Прошу прощения, сэр, но я не знаю никакого Хоукинса, а Бизли уже наверняка запустил нос в бутылку, поэтому мне пришлось открыть дверь на ваш стук. Вы уверены, что попали именно туда, куда хотели? Это Тремэйн-Корт.
— А я был уверен, что попал в Вестминстерское аббатство. Ведь об этом свидетельствует хоровое пение, не так ли? — съязвил Люсьен, внезапно ужасно уставший от этого разговора и в то же время невольно заинтересованный этой девицей, облаченной в серую робу служанки, но говорившей при этом на чистейшем английском и державшей нос выше, чем сама английская королева. Черт бы ее побрал за то, что она, пусть и невольно, но помешала его возвращению. Тряхнув головой, он постарался выкинуть эти пустые мысли и сосредоточился на деле.
В отсутствие Хоукинса его план удивить и обрадовать родителей получал еще больший шанс на успех. Пожалуй, не стоит от него отказываться.
— Я… хм… да — я приехал, чтобы повидать мистера — нет, миссис Тремэйн. И я уверен, что лучше мне не объявлять своего имени. Просто скажите ей, что Рождественский Дед явился в этом году немного раньше срока. Благодарю вас. Как вы думаете, вы сможете все это передать?
— Миссис Тремэйн… Ну конечно, это вы. Я должна была сама догадаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128