— Я узнал правду у Уайтов. Это — заколдованное сердце. Он вырвал его из живого существа на одной из черных месс.
— Боже милостивый! Да неужели! — пораженно воскликнул Гарт Стаффорд, окидывая презрительным взглядом человечка в неправдоподобно высоком воротничке, скрывающем полное отсутствие подбородка, и коричневом жилете. — Мало ли что мы подозреваем? Но вы говорите об этом вслух — отдаю должное вашей отваге.
— Ч… что вы хотите сказать?
Гарт оттолкнулся от колонны и осторожно огляделся, чтобы убедиться, что никто из гостей не услышит его:
— Я вот что хочу сказать, старина: а вдруг Тремэйн слышал тебя? Ох, какой скорой и жестокой будет его месть! И тогда, возможно, на следующем балу мы увидим у него еще больший «рубин», который он повесит на грудь. Как, вы уже покидаете нас? Пожалуй, это правильно: у вас чересчур бледный вид.
Гарт ухмыльнулся, глядя, как человечек проталкивается к выходу, однако его веселье моментально угасло, когда он вновь посмотрел на своего друга Люсьена.
Нет, не своего друга. Это неправда. Гарт вздохнул, удивляясь сам себе: зачем он так упорно пытается пробить лбом стену равнодушия Люсьена. Люсьен больше не был его другом — он теперь не был ничьим другом.
Гарт не был знаком с этим человеком и даже сомневался, нравится ли он ему.
Когда-то Гарт Стаффорд с Люсьеном еще в школе подсунули мешочек с навозом под тюфяк надзирателя. То-то было смеху! А как они хохотали, гоняясь за визжащей жирной свиньей по грязному хлеву в Испании! Они вместе распевали непристойные куплеты на дне сырого окопа, деля на двоих бутылку вина; они дрались спина к спине на многих полях сражений; и это Гарт утешал Люсьена, который безудержно рыдал над изуродованным тельцем испанского ребенка, убитого шальным снарядом. Куда девался тот Люсьен Тремэйн? Он очень изменился с тех пор, как Гарт вынужден был оставить его, раненного, в маленькой хижине в горах. И внешность и поведение Люсьена внушали Гарту беспокойство.
Люсьен, как всегда, был одет в черное. Сюртук прекрасно облегал его стан, подчеркивая силу и стройность, — особенно когда он непринужденно выполнял самые сложные фигуры в танце. Фигура его, прежде худая и нескладная, приобрела зрелость. Он слегка загорел, его густые черные волосы были прекрасно уложены и подстрижены.
Люсьен не носил никаких украшений, кроме золотого кольца на мизинце левой руки, и крупный рубин в центре его то и дело вспыхивал в пламени канделябров.
Однако изменения произошли не только во внешнем облике Люсьена. Но не это настораживало и пугало Гарта. От Люсьена исходило ледяное равнодушие, воздвигавшее между ними непреодолимый барьер.
Насколько Гарту было известно (а он не прекращал осторожных расспросов с первого же дня, как появился в Лондоне), его друг не участвовал ни в одной дуэли, ни разу не дал повода упрекнуть себя в невоспитанности за тот год, что вращался в лондонском свете. Никто не мог сказать про него ничего плохого. Или, скорее, не смел. Ибо хотя прежнее чувство юмора сохранилось у Люсьена, оно превратилось скорее в сарказм, и мало-помалу он заслужил репутацию человека безжалостного.
Ну и, конечно, стал объектом для слухов.
Захватывающие истории шепотом рассказывали Гарту мужчины, хихикая, поведывали дамы. Там было все: дебоширство, извращения, даже поклонение дьяволу. Таким образом общество пыталось объяснить самому себе то странное, грозное, едва ли не сексуальное возбуждение, которое возникало в нем, стоило появиться Люсьену Тремэйну с лениво прикрытыми темными глазами, с полуулыбкой, пугавшей всех.
И все же, как это ни невероятно, он был принят во всех домах.
В первый же вечер Гарт встретил старого друга на балу у леди Герефорд. Это само по себе казалось удивительным, так как ранее Люсьен никогда не принадлежал к компании лондонских повес. Как когда-то он сам объяснял другу, ему гораздо больше по сердцу «настоящая» жизнь, которую ведут английские джентльмены у себя в поместьях.
После радостного приветствия, бесконечных похлопываний по спине и приглашений распить бутылку Гарт спросил Люсьена о Мелани — обожаемой невесте, рассказы о которой ему приходилось выслушивать каждый вечер у бивуачного костра, — и даже огляделся в поисках этой юной особы.
Вопрос оказался крайне неудачным, так как взгляд Люсьена на мгновение вспыхнул, а потом стал безразличным, непроницаемым, и он ответил:
— Ну неужели ты ожидал, что я ограничу свои потребности одной-единственной бабой? В конце концов, дорогой, все приедается.
Дорогой. Смысл слова слишком не соответствовал интонации, с которой оно было произнесено. В нем не было ни капли теплоты, скорее наоборот. Люсьен, казалось, хотел сказать: «Ты лезешь не в свое дело. И очень обяжешь меня, если перестанешь это делать».
Вскоре Гарт заметил, что Люсьен вообще стал очень часто пользоваться этим словом, и его изрядно веселило, что находится на удивление много глупых созданий (особенно среди женщин), которые принимают его за чистую монету.
Какое-то мрачное обаяние исходило от Люсьена. Внешность его была подчеркнуто безукоризненна, на лице постоянно играла улыбка, в то время как взгляд пронизывал человека насквозь, заставляя чувствовать себя обнаженным.
Гарт тем не менее не поддался этому и был ужасно зол на то, что Люсьен отгородился от него точно так же, как и ото всех остальных. Как он ненавидел, когда Люсьен обращался к нему подобным образом! Уж лучше бы обзывал как-нибудь или даже вызвал на дуэль — все, что угодно, вместо этого безразличного дорогой.
Да, Люсьен был красив, безукоризнен, баснословно богат и дьявольски язвителен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128