Да пусть государь бы хана нашего пожаловал, вины ему простил, на Москву бы к себе из места ссыльного быть повелел! Тогда все мы и с родичами – за него, за Шигалея, станем, вон из Казани крымчака погоним!..» Вот, бояре, как мурзы да посланцы нам ихние сказывали и перенесть вам велели! – закончил свои речи старый казак, умолк и стал степенно гладить седой ус, ожидая, что ему дальше скажут.
Отпустили его. Он поклонился и вон пошел.
Дальнейшие все вести на одно сходились. Посланцы и свои и татарские одинаково подтверждали, что полцарства за Шигалея стоит.
Потолковали старшие бояре: Мстиславские, Глинские, Бельские с Шуйским.
Позвали и царевича казанского крещеного Петра Абрамовича, или Худайкулу Кайбулатовича, как его до крещенья звали.
Крестил Петра Василий Иванович, великий князь, да женил на сестре родной, на Евдокии… И не было слуги вернее у Москвы, чем царевич казанский Петр Абрамович… Брат его Шигалей забывал порой милости русские, изменял, делал по-своему или как учили его татары.
А Петр только о благе Москвы и думал. И так верил ему Василий, что, уходя в 1522 году на войну, Петра вместо себя правителем на Москве поставил, власть ему свою сдал над царством.
Подумал теперь Петр, покачал головой и сказал:
– Правду мурзы и беки говорят. Вся их надежда на брата, Шигалея. Я по именам вижу: все такие улусники брата зовут, которых Сафа-Гирей не потерпит, которые с ним хлеба не вкусят, кумысу пить не станут!.. Надо брата звать из Белоозера… Не для него это – для Москвы, для князя великого на пользу. Шигалей в Москве будет – большую опору тогда все в Казани почуют, кто против Сафа-Гирея стоит. А бояться нам Шигалея теперь нечего. Он видел, как Москва сильна! Побоится вперед лукавым обычаем жити… Вот мой совет.
Подумали бояре и согласились:
– Самая пора новый уголек под казанские стены подложить! С Литвой война ослабела… Саин-Гирей крымский с турским салтаном тягается, с Ислам-Гиреем, братом своим, спор ведет. Не хватит у него силы любимого брата, Сафа-Гирея, на Казани подпереть! А мы тут Шигалея и натравим на крымчака!.. Пусть грызутся… Двое грызутся – третьему корысть, старое слово сказано.
В декабре Шигалей уже был перевезен из белоозерского заточенья своего в Москву.
Челом ударил малолетнему князю прощенный изменник, Шигалей принят, обласкан был.
Уходя стал просить:
– Государь великий князь! Позволь увидеть очи светлые княгини матушки твоей! И мне, и царице Фатиме, главной кадине, жене моей!
Заморгал глазками ребенок-царь, когда услыхал просьбу. Все заране ему растолковали: как принять толстого этого татарина, как здороваться, где посадить, что сказать.
А про матушку ничего не сказано.
– Матушку повидать? Княгиню великую?.. – переспросил он и запнулся. Знает, что каждое его слово важную силу имеет и нельзя слова зря промолвить.
Седьмой годок пошел великому князю. Рослый, смышленый он. А теперь в тупик стал.
Зато Овчина Иван Феодорович тут как тут. Перешепнулся с кем след и шепчет царю малолетнему:
– Ты бы, государь, пожаловал, сказал царю Шигалею, что матушку нынче ж спросишь… Как ее воля и обычай господарский будет.
– Как матушкина воля и обычай господарский будет!.. – звонким голосом повторил Иван-царь. – А я нынче ж матушку, княгиню великую, поспрошаю, а на чести спасибо! – от себя уж добавил мальчик. – Прости, брат наш, царь Шигалей! Иди с Богом!.. А жалуем мы тебя на прибытье еще шубой с нашего плеча!..
И отпустил Шигалея на подворье, где тот был помещен со всей его челядью.
Было это 7 декабря. 10-го Елена с боярами совет держала.
– А что же, княгиня-матушка: хоть и не в обычае княгинюшкам у нас бояр да царей принимать, да наш-то царь, гляди, как ни разумен, а больно юн еще, продли Господь ему лет и здоровья!.. Ты у нас всему делу голова, словно матка в улье… Тебе и царя Шигалея принять вместно!.. И его Фатьму-царицу. Особливо если добрые вести для хана из Казани будут! Еще малость подождем: до новых вестей.
Эти вести скоро пришли. И через месяц, 9 января 1536 года, состоялся прием.
С полуночи почти начались сборы, приборы да возня на половине великой княгини.
Кажется, все чисто да хорошо да богато.
Нет, еще чего-то не хватает… Да не забыто ль что из кушанья да из «поминков»… да по обиходу? Ближние боярыни просто с ног сбились. Сами себя подхлестывают:
– Татарская царица в гости припожалует, Фатьма Казанская. У себя, поди, на сальных тахатах валяется… А тут все повысмотрит. Потом на Казани пересмеивать будет, скажет: «Ай да боярыни московские! Княгине великой служить не умеют!»
И с ног просто сбились бедные, чтобы лицом в грязь перед татаркой не ударить!
Рано, еще едва брезжило по зимнему времени, только ранняя обедня отошла, вершники подскакали к крыльцу.
– Царь пресветлый казанский Шигалей к ее царскому здоровью, к великой княгине Елене, на поклон жалует.
Все зашевелилось в новом обширном дворце, недавно еще построенном покойным государем.
Люди высыпали на крыльцо и у крыльца сгрудились.
Впереди всех, в высоких шапках, в шубах дорогих, с посохами в руках два боярина наибольших: первым князь Василий Васильевич Шуйский, что на двоюродной сестре самого царя Ивана женат, на Настасье, дочери Петра Абрамовича, вторым, конечно, сам Иван Феодорыч Овчина-Телепнев-Оболенский. Два думных дьяка за ними стоят, важные, толстые. Только зорко вокруг поглядывают: нет ли где беспорядка?
Но все хорошо налажено.
Стража стоит в ряд… Народу немного, а все-таки собралась толпа постепенно.
Кто из церкви идет, кто на рынок спешит… И останавливаются. Особливо бабы. А иные нарочно пришли. Услыхали от кого из дворцовых, что нынче казанский царь матушке великой княгине приедет челом бить, да потом и женка его… Вот и собрались, стоят чинно поодаль от крыльца, ждут-дожидаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108