Вон хошь Алешку Адашева, чернорожего взять… И князя Александра Горбатого прямо возвеличил… А они – ведомые враги всему роду нашему… Как же так?!
Исподлобья поглядел Иван на своего наперсника, к которому если еще не охладел физически, то уж стал относиться с презрением, невольно сравнивая его в уме с чистым, неиспорченным Адашевым.
– Постой, постой, Федя!.. Я ничего такого не говаривал тебе… Никого не хочу я слушаться, кроме Господа. Он один царям указчик.
– Ну, брось! Какой ты царь для меня?! Ужли для меня чего не сделаешь?.. Ты уж так, гляди, ладь, чтобы помимо меня никто к тебе не подходил. А я уж оберегу тебя! Я уж знаю… И все за меня стоят! – желая запугать трусливого, как он знал, Ивана, прибавил Воронцов. – Ты гляди, мы не позволим чужой сброд во дворец напускать!..
– Не позволите?! – протяжно повторил Иван. – Ну, ин ладно. Тогда делать нечего. Ваша власть!
Сказал – и ни слова больше.
Довольный одержанной мнимой победой, Воронцов ушел.
Когда Иван рассказал о сцене с Воронцовым дяде Михаилу Глинскому, тот так и побагровел:
– Ого! В Шуйские, в Андреи вторые – парень норовит… И ты стерпел, племяш?..
Иван, с умыслом сказавший все Глинскому, ответил с напускной кротостью:
– Что ж я? Вы – правители, опекатели мои!.. Вам и беречь меня. И то уж болтают – кровь я лью… Что сам ни сделаешь, потом от вас же покоры: его-де вас не спросил, бояр гласных?..
Результатом этой беседы явилась ссылка Воронцова Федора чуть ли не в один день с его заклятыми врагами Шуйскими и иными.
Было это в октябре 1545 года.
Опять всполошились присные тех опальных бояр. Засыпали Бельских и Глинских подарками, кинулись к ногам митрополита.
Волей-неволей, чтобы не выказать себя врагом сильного еще боярства, пришлось пастырю снова за преступников просить.
– Да за кого просишь, отче? Думал я, доброхот ты мне, а вдруг за врагов просишь!.. Знаешь ли, те же Кубенские, Палецкие, Шуйские да Тучковы меня с братом Юрием чуть не голодом морили… Как с последних басурманов, в праздники даже великие, затрапезных кафтанцев не сымали, в штанцах подранных водили. Себе батюшкино да матушкино добро хитили. Петли им мало, не то опалы моей…
Но Макарий все-таки смягчил Ивана. А по угоднику и ласкателю своему, Феде, юноша и сам скоро заскучал, как по грязной, но привычной игрушке.
И к Святкам того же года были прощены все.
Возвратясь вторично на Москву, Воронцовы, пылая местью к врагам, повредившим им у царя, решили принять крепкие меры. Помогать им, сперва на свой страх, а потом и вкупе с Воронцами, принялся Федор Бармин, духовник царя Ивана. Насулили сначала Шуйские отцу протопопу полон короб всего – и ничего не дали. Поп, как уже известно, скоро против первых покровителей пошел, пристал к Глинским с Бельскими. И правда, сперва потянули было попа эти вельможи. Но Макарию не понравилась такая близость между духовником Ивана и первосоветниками его.
«По единому сто прутьев изломишь, а в связке погодишь!» – подумал Макарий и незаметно, полегоньку да потихоньку, не сам, а посредством десятков и сотен людей, с которыми приходил в столкновение и влиять на которых умел превосходно, стал Макарий подтачивать влияние Федора Бармина, расшатывать его положение.
Гордый, стремительный и не очень дальновидный, Бармин сам помогал больше всех своему ослаблению. Малейшая неудача или замедление в осуществлении планов личных раздражали протопопа, и он надоедал покровителям, злился, грозил… кидался к вождям противной партии, заискивал, унижал себя, роняя и свое достоинство и шансы на успехи, которых только и жаждал. Благо родины, успех веры Христовой не особенно заботили его.
«Протопопицу в монастырь. Сам надену клобук, спервоначалу черничий, а опосля и митрополичий!» – вот в чем заключались заветные мечтания Бармина.
«Нет, видно, от бояр-собак пути не ждать!» – решил наконец поп и стал пытаться влиять на царя, упирая на то, что усердно работал при свержении князя Андрея.
Но и царя только раздражали резкие нападки Бармина. А грубые, неумелые намеки и периоды льстивых заискиваний раскрыли скоро глаза не по годам проницательному и подозрительному юноше на истинный характер и филиппик, и лести протопопа.
Видя, что и тут дело не выгорает, Бармин совершенно озлобился.
– Эка!.. Погодите же! Всем вам насолю…
Рыбак рыбака увидал издалека.
Работая в одном направлении, Воронцовы и Бармин столкнулись скоро, уразумели друг друга и решили действовать сообща «всем ворогам своим и царским на пагубу свирепую»…
Только в то самое время, как протопоп действовал потихоньку и осторожно, вливая яд клеветы и крамолы в умы своей паствы, Воронцовы шли иным путем. Прикинувшись, что обида и раскаяние заставили их отшатнуться и от первых бояр, Глинских и Бельских, и от самого царя, который-де игрушка в руках у родни, Воронцовы кинулись к Шуйским, Кубенским и ко всей старой партии. Конечно, и наполовину не поверили те своим новым союзникам, но в борьбе нельзя пренебрегать даже сомнительными средствами и не совсем надежными. Закипела работа… Новгород был всегдашняя опора старинных вотчинников и волостелей своих, Шуйских, вечно умевших мирволить новгородцам и защищать старые вольности города от Москвы-насильницы. Новгород и на этот раз сыграл роль опорного пункта для заговорщиков.
Ждали только случая, чтобы устрашить порядком царя и восстановить против Бельских с Глинскими, а то и захватить Ивана, а там поглядеть можно, как царем-племянником воспользоваться? Шемякина смута не за горами была. Все еще ее помнили.
Конечно, не оставались в неведенье первые бояре обо всем, что затевалось, но помалкивали, надеясь обратить происки врагов на гибель их же собственную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108