Знал Адашев улыбку эту, и даже сердце у него упало, когда мелькнула она на губах царя, как зловещая молния, предвестница большой грозы.
– Плохо вам, баете? Гм…
– Уж так плохо – и-и! Бяды! Слов нетути!..
– А игумны, отцы святые, в Новгород сбежали? Лучше, значит, тамо?
– Много легше, осударь милосливый!.. Новгородцы не простаки, как мы. В обиду себя и наместнику самому не дадут, не то что… Шуйские одни, бояре, чего у них стоят!.. Завсегда они Новугороду первые заступники… Вот и…
– Знаю, помню… – кулаки сжимая, стискивая крепко зубы, бормочет Иван. – Так вам завидно?..
– Не то што завидки берут, а маета от наместника, волокита великая, разор крайний!.. Смертушка пришла… Вон, и духовенство, отцы наши монахи и священники… И суседи-новогородцы порадили: «Чего, мол, дома сидеть, терпеть? Под лежачий камень и вода не течет. Дите не плачет, мать не разумеет… Ступайте, добейте царю челом, пожалобитесь. Послушает вас царь…»
– Как же… Как не послушать?! Коли правду вы баете?.. Только правду ли?..
– Хошь побожиться!.. Вот, вели на образ святой!..
И закрестились благоговейно все жалобщики широким истовым двуперстным крестом.
– Гм… Дело, дело… Значит, как перед Господом?.. – каким-то не своим голосом допрашивает Иван, из себя теперь вышедший, так как сами псковичи выдали свои сношения с новгородцами.
И сознает в душе Иван, что не владеет собой, что какое-нибудь дурное, неправильное решение примет, да, на горе, уж и сдержаться сам не может…
– Как перед Господом?.. Хоть на суд Божий? – спрашивает. И только старается не встретиться взором с глазами Адашева.
Заметил недавно Иван, что взоры любимца на него как-то странно влияют, словно он воли своей лишается и то делает, что даже не советует, а только в душе чего желает, о чем думает Алексей… Словно чаруют царя эти взоры Адашева.
И вот, упрямо потупив глаза, продолжает допытываться Иван правды от псковичей.
А простоватые псковичи и рады, что разговорчив, милостив царь. Авось – добро будет…
– На суд Божий?.. Хошь на пытку готовы, осударь.
– То-то ж!.. Ведь одна сторона ваша здеся… Истцы вы только… Нетути ответчика… И застоять за него некому… Молчи, дядя!.. – приказал он Юрию Глинскому, видя, что тот готов заговорить. – Молчи, когда тебя не спрашивают… Не к тебе, ко мне пришли… Смерды, рабы мои… Моя и воля… Ну, люди добрые, заступники мирские, изготовляйтесь на суд Божий… Огнем судить вас буду, по-старому, по Судебнику, по обычаю дедовскому. Вытерпите – ваша взяла. Смещу наместника, другого, поласковей, дам, чтобы и вам, и суседям вашим, новгородцам, моим смердам покорным, угождал… Чтобы земля о правде не печаловалась… Эй, вы! Кто там… Раздеть их. На землю клади. Попытаем старичков!..
Мигом были раздеты донага несчастные… на землю повалены… И началась безобразная, дикая потеха. Отуманенный злобой и вином, Иван сам принялся и приспешникам велел горячим вином обливать псковичей, бороды палить им свечой… Волосы, вспыхивая, трещали… В воздухе, кроме винных паров, запахло словно паленой шерстью… горелым мясом…
А Иван все переспрашивает:
– Так на своем стоите: правда ваша? Слова ваши истинные? Не поклепы все одни, а верная жалоба?
– Истинно, осударь!.. – отвечали псковичи, терпеливо снося испытание. – Все правда чистая… И пусть по правде нашей Господь нас помилует…
Готов уж был прекратить пытку Иван. Да искоса на Адашева глянул, так, мельком…
Стоит тот бледный, слезы застыли на очах, только что по щекам не катятся. Совсем скорбный ангел, о грешной душе тоскующий…
И новый прилив тоски, смешанный с какой-то бессознательной яростью, объял душу больного царя. С новой силой злоба вспыхнула, словно желая всякое раскаяние в душе подавить…
Жжет псковичей Иван и допрашивает:
– Правду ли говорили?.. Обидели вас?
– Правду, осударь! – неизменно твердят посланцы.
Все больше и больше распаляется сердце Ивана… Часа два уже длится испытание. Еще немного – и погибнут несчастные… Пена на устах Ивана… В глазах – огоньки. Верно, припадок близко. Мало ли что в болезни прикажет царь?!
Вдруг всадник прискакал… В мыле конь… Сам едва на коне держится…
Так и свалился наземь к ногам царя, дышит тяжело…
– Што такое? Мятеж, што ли, на Москве?.. От кого ты?..
– От отца митрополита… На Москву, царь, торопись. В сей же час сряжайся… Отец митрополит неотложно наказывал…
– Да што такое?.. Выкладывай, смерд, живее, не то ножом прыти прибавлю…
– Ох, осударь! Чудо большое… Чудо недоброе… Вот часу нет, со звонницы с великой с Ивановской…
– Ну, ну?.. – торопил едва дышащего гонца царь.
– Колокол главный… Благовестник отпал… Быть великим бедам, святый отче митрополит сказывал. На Москву поспешай…
Как один человек, все здесь бывшие ахнули… Как один человек, креститься стали, покаянные псалмы шептать…
И царь со всеми…
Опомнился спустя мгновенье…
– Коня подавайте! – кричит.
Подали коня ему и всем приближенными… Поскакали все с места на Москву, не глядя, что ночь надвигается.
Подняла оставшаяся челядь брошенных наземь, измученных псковичей…
Отлежались где-то в избе несчастные, чудом спасенные, и молча ко дворам, восвояси побрели.
На знали они, что за Адашева надо было им Бога молить.
Чуть заметил тот болезненное ожесточение Ивана, успел слова два написать, верного человека в Москву погнал, к Макарию прямо, чтоб без души скакал!
И, кстати, упавший колокол не только псковичей спас, но также имя Ивана избавил от большого покора, от гибели беззащитных, безвинных слуг его верных. Не дремали охранители земли Русской. Самое зло на добро старались повернуть друзья народа угнетенного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108