у домов, у городов, у гор — у всего есть свои призраки прошлого; иногда эти места действуют подобно магниту: притягивают несчастья, жестокость, словно магнит железо. Согласно поверьям, если где-то когда-то пролилась кровь, весьма вероятно, что она прольется там снова. И в общем-то нет ничего странного в том, что восемь человек умерли здесь такой жуткой смертью.
Вернувшись домой, я поджарил несколько английских оладий, сварил кофе и быстренько позавтракал на кухне, пока Луис и Эйнджел принимали душ и одевались.
Накануне вечером мы решили, что Луис останется дома. Может быть, он осмотрится в Портленде, поищет какие-нибудь знаки, говорящие о присутствии в городе Абеля и Стритча. Ну, а в случае, если что-то произойдет, он позвонит мне на мобильный и сообщит.
Портленд находится в ста двадцати пяти милях к северу от Бангора, если ехать по шоссе И-95. Пока мы ехали, Эйнджел нетерпеливо перебирал мою коллекцию кассет; прослушивал по одной-две песни — и отбрасывал кассеты на заднее сидение. The Gourds out of Austin, Jim White, Doc Watson — все они оказались в одной куче, и машина стала похожа на ночной музыкальный магазинчик. Я поставил кассету, и мягкие печальные аккорды «I will drive slowly...» заполнили машину.
— Что это такое? — спросил Эйнджел.
— Альтернативное кантри, — ответил я.
— Это когда твой грузовик заводится, жена возвращается, и собака воскресает из мертвых! — заржал он.
— Слышал бы тебя Вилли Нельсон, он бы тебе всыпал.
— Тот самый Вилли Нельсон, которого однажды собственная жена связала простыней и отколотила ручкой швабры? Могу поспорить, что уделаю его, если он только попробует ко мне пристать...
Вскоре мы переключились на обсуждение местных новостей, передаваемых PBS. Там что-то говорили об инспекторе деревообрабатывающей компании, который, похоже, пропал где-то на севере, но я не особенно прислушивался.
В Уотервилле мы сделали остановку, поели супа и выпили кофе. В ожидании счета Эйнджел играл с хлебным мякишем. Что-то крутилось у него в голове, не давало ему покоя. И немного погодя он заговорил об этом:
— Помнишь, я спрашивал тебя о Рэйчел — тогда, в Нью-Йорке?
— Помню.
— Ты не горел желанием говорить об этом.
— И сейчас не горю.
— А может быть, следовало бы?
Возникла пауза. Я прикинул, когда Луис и Эйнджел успели обсудить мои отношения с Рейчел, и понял, что эта тема могла возникать у них неоднократно. Я немного расслабился.
— Она не хочет меня видеть.
Эйнджел поджал губы:
— И как ты к этому относишься?
— Объяснить? А ты потом не выставишь мне счет с почасовой оплатой?
Он бросил в меня шариком из хлебного мякиша:
— Просто ответь на вопрос.
— Не очень хорошо, откровенно говоря. Но мне и кроме этого есть о чем подумать.
Эйнджел быстро взглянул на меня и сразу опустил глаза.
— Ты знаешь, она как-то звонила. Спрашивала, как у тебя дела.
— Она звонила тебе? Как ей удалось достать твой номер телефона?
— Мы же есть в телефонном справочнике.
— Ничего подобного!
— Ну, наверное, мы когда-то давали ей номер.
— Очень любезно с вашей стороны... — Я вздохнул, провел ладонями по лицу. — Не знаю, Эйнджел. — Все так закрутилось, перепуталось. Уж и не знаю, готов ли я? И потом, я пугаю ее. Ведь это она оттолкнула меня, ты помнишь?
— Не требуется больших усилий, чтобы тебя оттолкнуть.
Принесли счет. Я положил на стол десятку и еще какую-то мелочь поверх купюры.
— Ну, в общем... У меня были на то свои причины. Впрочем, как и у нее, — я поднялся из-за стола.
Следом за мной встал и Эйнджел.
— Может быть. Жаль только, что ни один из вас не способен толком объяснить, что за черная кошка между вами пробежала.
Мы опять катили по И-95. Эйнджел вальяжно растянулся на сиденье рядом со мной, заложив руки за голову. При этом широкий рукав его просторной рубашки съехал по руке почти до плеча. Через всю руку — от подмышечной впадины через бицепс и почти до самого запястья — тянулся белый неровный шрам. Он был не меньше шести дюймов в длину; я удивился, почему раньше его не замечал. Подумав, я решил, что на то могло быть несколько причин: во-первых, Эйнджел редко появлялся в одной футболке, а если и надевал ее, то всегда с длинными рукавами; во-вторых, здесь сыграла определенную роль моя собственная сосредоточенность на самом себе, когда мы были вместе в Луизиане и преследовали Странника, ну и, в-третьих, конечно, имело место типичное для Эйнджела нежелание обсуждать какие-либо болезненные моменты из прошлого.
Он заметил, что я искоса разглядываю его шрам, и покраснел. Но не стал сразу же прятать его. Вместо этого сам взглянул на него и вполголоса, словно припоминая что-то, произнес:
— Хочешь узнать?
— Хочешь рассказать?
— Не особенно.
— Тогда не надо.
Какое-то время он молчал, потом добавил:
— Это в чем-то и тебя касается, так что, возможно, ты тоже имеешь право знать.
— Если ты сейчас в очередной раз признаешься мне в любви, то я остановлю машину. И можешь топать до Бангора пешком.
Эйнджел рассмеялся:
— Ты точно отвергаешь мою любовь?
— Ты даже не представляешь, насколько прав в своих выводах.
— В любом случае, ты не так уж и привлекателен, — он провел указательным пальцем другой руки по шраму. — Ты бывал на Рикерз?
Я кивнул. Мне пришлось побывать на острове Рикерз в ходе одного расследования. В это время Эйнджел находился в тюрьме; его сокамерник по имени Уильям Вэнс угрожал ему смертью, и я принял решение вмешаться. Сейчас Вэнса уже не было в живых: он умер инвалидом: в тюрьме ему влили в глотку очиститель, когда всплыла информация о нем как о сексуальном маньяке, от рук которого погибло много людей. Перед судом Вэнс никогда бы не предстал, потому что не имелось тому достаточно доказательств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128