О, Боже, помоги мне, молилась она. Я не хочу быть королевой. Я не желаю быть женой человека, который уже сейчас ненавидит меня. Я не хочу походить на свою мать, которой приходилось улыбаться любовницам своего мужа и которая только что была королевой, а в следующий момент стояла голой на коленях в святилище. Я не хочу, чтобы моих сыновей убили. Боже, помоги мне. Пусть я буду здесь никем.
Взрыв оваций прервал ее мысли. Генрих встал и медленно направился к выходу из аббатства. Толпа людей покачивалась по мере того, как мужчины склонялись в поклоне, а женщины приседали в низком реверансе. Элизабет не могла сдержать чувства жалости к этому хрупкому человеку, которому придется присутствовать на празднестве, могущем продлиться часов десять. Она возмущалась тем, что ее не пригласили. Теперь же она была рада. В его намерения, возможно, не входила женитьба на ней, особенно сейчас, когда он захватил власть и короновался без нее. Возможно, он позволит ей удалиться в монастырь.
Если бы Генрих узнал о сочувствии Элизабет, его бы это сильно позабавило. Все здесь совершенно смешалось. Генрих получал большое удовольствие. Ему было приятно видеть, как люди веселятся, и он был не прочь отделиться от них, оставаясь сторонним наблюдателем. Он так долго находился в изоляции, что потерял способность легко сходиться с людьми. По сравнению с его положением в ссылке сейчас у него было много друзей. Его теперешнее положение в роли короля не выглядело более ненадежным, чем когда он был врагом, преследуемым Эдвардом IV и Ричардом III, и тогда ситуация складывалась гораздо более благоприятно.
Генрих любил роскошь, музыку и празднества. Он был абсолютно счастлив и беспристрастно улыбался как друзьям, так и бывшим врагам.
Торжества затянулись далеко за полночь, но бедные советники Генриха были подняты с постели его курьерами сразу после наступления рассвета. Тюдор от души смеялся при виде их полуоткрытых глаз, бледных лиц, приглушенных стонов, однако он отправил их составлять и править законопроекты, представленные парламенту. Они стонали, но не возмущались. Созыв парламента был намечен на пятое ноября, но это была суббота, так что сессия фактически открывалась седьмого ноября.
Оставалось только восемь дней, чтобы привести все в идеальный порядок. Но эта работа была им незнакома.
Признательность и благодарность Генриха по отношению к Фоксу росли не по дням, а по часам. Он не только сам был бесценной личностью, но и люди, которых он порекомендовал, особенно Джон Мортон, были того же склада. Мортон был идеальной фигурой. Он был проницателен, осторожен и рассудителен, энергично кивая по мере того, как Генрих объяснял, почему он назначил Алкока, епископа Рочестера, канцлером. Он не хотел оставаться благосклонным только по отношению к тем людям, которые оказались в ссылке. Как только в работе парламента будет назначен перерыв, Мортон возьмет на себя функции канцлера. Именно Мортон работал с Генрихом над окончательной редакцией законопроектов. Он обладал парламентским опытом и мог обучить короля соответствующим формам. Именно Мортон твердой рукой направлял работу Палаты Лордов, где он находился вполне законно как епископ Или. Управление парламентом не требовало много усилий. Твердое и милосердное правление Генриха получило большое признание, и когда Алкок назвал его «вторым Иисусом, страстным непоколебимым воином, призванным принести с собой золотой век», парламент приветствовал его стоя.
Генрих немного скривил губы, когда его назвали воином, но он встал и молча поклонился. В конце концов он действительно намеревался принести золотой век, если только его усилия могут этому способствовать. Он надеялся, что ему не нужно будет показывать себя воином, ибо война никогда не приносила золота.
Во вторник Генрих не пошел в парламент. Он не хотел, чтобы создалось впечатление, что он повлиял на выборы спикера Палаты Общин. В любом случае спикером должен был стать один из его фаворитов. Парламент не хотел вызывать неудовольствие короля, так же как Генрих не желал раздражать парламент.
Томас Ловелл был избран спикером Палаты Общин, и именно он приветствовал короля на сессии парламента на третий день работы. Генрих произнес речь, выдержанную в спокойных тонах и лишенную высокомерной риторики Алкока, в которой твердо заявил о том, что его право на корону было основано на «праве наследования». Это заявление могло бы вызвать сомнение, если бы Генрих не добавил, что это право на корону исходит также «из истинного суждения Господа, что было продемонстрировано силой оружия на поле брани и дало мне в руки победу над врагом».
Такое напоминание оказалось достаточным. Деятельность короля развивалась стремительно. Самый первый билль гласил, что «по воле всемогущего Бога богатство, процветание и прочность государства во имя осуществления чаяний подданных короля и недопущения двоякого толкования, будучи предопределенным, установленным и предписанным властью настоящего парламента, и наследование короны Англии и Франции… существует, покоится, сохраняется и остается верным самому высшему лицу, нашему новому монарху лорду-королю Генриху VII, а престолонаследие его законно исходит… и никак иначе».
Генрих появился в парламенте еще раз только перед окончанием сессии. Девятнадцатого ноября было принято постановление, которое могло вызвать недовольство и которое ограничивало практику найма со стороны знати и богатых джентльменов частных лиц для военной службы. В присутствии короля они не посмели протестовать и один за другим клялись «не нанимать любого человека по соглашению или под присягой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123