Она повернула голову, чтобы взглянуть на мужа. Вот его рука, кисть с длинными пальцами. У него были красивые руки, а его лицо – оно не было таким уж отталкивающим. Простое. Можно привыкнуть к этой простоте, можно даже полюбить.
Несколькими часами позже Генрих пошевелился, размял затекшую руку и собрался потребовать питье. Он поднял голову, чтобы его голос донесся через занавес, и его полуоткрытые глаза упали на копну светлых волос, покрывающих подушку. Генрих, щелкнув зубами, закрыл рот. Он заснул в постели Элизабет. Это было не удивительно, последние несколько ночей он спал очень мало, но это не должно повториться. Если бы, он сейчас подал голос… Генрих почувствовал, что краснеет от стыда при мысли о том, что один из его приближенных отдергивает занавеси и видит полуобнаженную Элизабет. Было совсем темно, но ее кожа казалась белой. Ему надо идти. Будь проклято то дело протоколиста из Йорка и тот чертов ирландец. Очень жаль, что она так крепко спит. Конечно, нельзя будить ее. Какая нежная у нее кожа. Генрих склонился ниже. Какая сладкая.
Наступил ясный день, когда Тюдор тихо выскользнул из постели жены и вернулся в свои апартаменты. Приближенные из его свиты были сдержанны, ибо Генрих не дал им повода поздравлять себя с проявленной доблестью, но тем не менее они были за него рады.
– Честно говоря, – шептал Котени Пойнингсу в то время, как Генриха брили в соседней комнате, – я беспокоился. Я знаю, он великий король, но иногда я хотел бы знать, он мужчина или монах?
– Я думаю, что он только привередлив.
– Да, но как он дрожал, когда мы привели его к ней.
– Разве вы никогда не видели гончую – не сравнивая, конечно, ее с королем, – дрожащую от нетерпения, когда ее удерживают на привязи? Это не означает недостаток храбрости или силы.
– Да, но все же… Было это три раза или четыре?
Пойнингс и Котени были приближенными из свиты и дежурили в опочивальне в эту ночь, но их обязанности не запрещали им спать, что они время от времени и делали.
– Эдвард, вы неисправимы. Вы знаете, Его Милость не любит такого рода разговоры о себе или о ком-либо на эту тему. Он припомнит вам на следующий же день. Закончим на этом. Он молодой человек, а она чистая девушка.
– Уже не девушка, несколько раз не девушка… Доброе утро, Ваша Милость.
Обычно Генрих не поощрял разговоры о своих сексуальных склонностях. Возможно потому, что считал, что на эту тему вообще не стоит много говорить, но этим утром он улыбался приветливо. Это не просто гордость за свои поступки, говорил он себе. В том и состояла его политика и линия поведения, чтобы двор узнал и, благодаря слухам и сплетням через прислугу, знал народ, что какие-либо неудачи со скорым появлением наследника не связаны с недостатком усилий со стороны короля. Более того, весть о том, что он так удовлетворен своей белой розой, могла бы умиротворить некоторых йоркширцев, которые продолжали надеяться снискать расположение благодаря Элизабет. От этой мысли он тревожно вздрогнул. Он был очень рад и доволен своей белой розой; это было именно то, чего он должен остерегаться, ибо то, в чем он хотел убедить йоркширцев, могло на самом деле стать правдой.
Не то чтобы он собирался подвергать гонениям кого-либо, кто мог быть ему полезен, какова бы ни была его прошлая политическая принадлежность. Просто он не должен быть ослеплен любовной привязанностью и обязан допускать возможность предательства. Он вынашивал мысль о том, что Элизабет могла оказывать влияние на него, но только, если оно не будет ему вредить. Это даст ему передышку до того, как йоркширцы станут активно проявлять недовольство. Несколько рассеянно Генрих отобрал серые штаны, плотно облегающие ноги, белый парчовый с золотом камзол и темно-серый бархатный плащ, вышитый золотом и отделанный горностаем. С подносов он взял кольца и золотые цепочки с драгоценными камнями. Когда оруженосцы одевали его, у него появилось внезапное решение.
– Джон, мне нужны Ловелл, Динхэм и Эджкомб.
Джон Чени протянул туфлю, которую он был готов натянуть на ногу Генриха, другому оруженосцу и пошел выполнять поручение.
Генрих задумчиво смотрел на Пойнингса и Котени. Оба застыли в ожидании. Девонширец был выше рангом, но у него был более развязный язык, а Генриху нужен был распространитель дворцовых слухов. Поехать должен будет Пойнингс. Генрих в нетерпении постукивал по ручке кресла. Удовольствия для него было мало в том, чтобы послать Неда в зимнее путешествие через Ла-Манш.
Он перебрал в уме других надежных людей. Финансовые маги должны будут остаться. Он ограничивал себя в деньгах и все же вынужден был тратить. Гилдфорд продолжал работать в оружейной мастерской, Оксфорд был абсолютно необходим в случае восстания на севере. Проклятие! Это должен будет сделать Нед.
– Эдвард, – Генрих сделал Котени знак рукой. – Я хочу поговорить с вами.
Лицо графа Девонширского побелело, когда он следовал за королем в опочивальню.
– Сир, если мой болтливый язык…
Генрих взял его за руку и открыто подмигнул.
– Это было четыре раза, если вы находите вопрос таким интересным, и было бы больше, если бы леди не взмолилась. И я не могу винить ее за это, ведь она совершенно точно была девушкой, когда я обладал ею в первый раз.
– Мои поздравления, Ваша Милость. Я не могу отрицать, что вы меня превзошли.
– Видите ли, Эдвард, не будет вреда, если вы и будете несколько двусмысленны. Хотя я и не люблю непристойных разговоров, это ни в коем случае не причинит вреда, если станет известно, что Ее Милость весьма мне угодила. Знаете, Эдвард, деньги не будут для короля некстати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123