Но Люк не позволял вере в это обстоятельство сделать себя несчастным — даже несмотря на то, что никогда не задумывался о шопенгауэровской мысли добавить силу Идеи к власти Воли. Он не нуждался в этом, он следовал простой стратегии преклонения перед злом и считал Дьявола своим богом.
Люк приучил себя переносить неудачи, горе и постоянные муки в жизни, прося за это только одно: чтобы ему можно было увидеть, насколько его горе и страдание были величественнее, чем у остальных. Он был готов страдать с Люцифером в Аду в обмен на власть мучить самому: это было его самое тайное и заветное желание — и он был рад обнаружить это в мире, который ему позволило увидеть зрение ангелов.
Люк увидел жаркий и неистовый мир действия и хаоса как бесконечный яростный очаг, окружающий все своим звуком и силой. Он увидел его смеющимся существом, насмехающимся над ничтожными претензиями грубых, холодных материальных существ, надеющихся отыскать какое-то подобие мира и утешения в загробной жизни. Чистилище де Лэнси показалось Люку простым добровольным самоотрицанием, крайней трусостью. Ангелов он, разумеется, сделал компанией Сатаны, изгнанной из загадочного Рая вооруженными Божьими воинами, но получившей материальный мир в качестве компенсации, как место для увеселительных пыток.
Люк и Дэвид узнали об идеях друг друга, но Люк не обратил внимания на идеи Дэвида. В отличие от Лидиарда или Харкендера, Люк был обманут своим опытом, он явился без любопытства и без особой храбрости, необходимой для обострения любопытства. Он выбрал превращение в оракула, но его выбор воплотился в идолах ложной веры, которые теперь стали такими гигантскими и могущественными, что сокрушить их было невозможно.
Дэвид бы предпочел, чтобы ангелы не обратили внимания на извращенные фантазии Люка, так как, по его мнению, им лучше было бы поверить осторожному де Лэнси. Но он понял, что не имеет значения, насколько он уверен в правильности собственного восприятия: ангелам может не хватить сил подтвердить или опровергнуть его правоту. Существовала опасность, что кто-то из ангелов предпочтет судьбу, предложенную Люком Кэптхорном.
В реальном мире не было Дьявола — но он появится, если кто-либо из ангелов серьезно уверует в такую возможность.
Изо всех своих сил Дэвид старался осудить и признать глупыми идолов Люка. Он кричал наблюдавшим ангелам, что они уже должны были слышать о таком объяснении раньше, в древние времена — и потому должны отвергнуть его, даже не отказываясь от человеческого мира. Увы, он понял, что вопросы продолжали оставаться без ответа, а тайны — неразгаданными.
Почему, подумал он, ангелы решили заснуть десять тысяч лет назад? И почему сегодня они пробуждаются?
К собственному удивлению, в видении Гекаты он обнаружил ещё одну интерпретацию.
Дэвид уже сформулировал некоторые догадки относительно причин создать Гекату в мире людей. Её создатель, которому она пока не сумела дать имя, пытался разобраться в полноте человеческого опыта, овладев Стерлингом и создав горбатую девушку. Ангел очень осторожно направлял Стерлинга, не позволяя ему понять, что на него оказывается давление извне, он использовал его и ценил как человека с развитым интеллектом и сильной интуицией — примерно как Баст использовала Таллентайра или Зиофелон использовал Харкендера. Геката, с другой стороны, была специально создана, чтобы быть медлительной и тупой, неспособной к предвидению. Она была создана, чтобы стать аутсайдером в человеческом обществе, неспособная добиться его малейших наград, но способная засвидетельствовать его ужасы.
Дэвид мог только поражаться тому, что Геката, в отличие от Люка Кэптхорна, не считала Вселенную бездной страданий, постоянно поддерживаемых и усугубляемых адскими демонами. Вместо этого Геката приняла Вселенную за огромный театр.
Дэвид некоторое время разделял мировоззрение Мерси Муррелл и знал, с каким глубоким презрением содержательница борделя относится к эмоциям и побуждениям людей, которые, с её точки зрения, принимали свою истинную форму только тогда, когда временно слетали кандалы морали. Вот что должен был демонстрировать её бордель: несмотря на свои ограничения, он стоял в одном ряду с моральной утопией викторианского общества, позволяя скрытым прихотям найти место для своего выражения. Мерси Муррелл была предельно цинична по отношению к этим тайным желаниям и видела их проявление в насилии, жестокости и извращении, что превращало в жертв тот пол, который мужчины, по идее, должны почитать, защищать и любить. Дэвиду не в чем было бы винить Гекату, если бы она пришла к тому же мнению — но она считала иначе.
Геката не научилась представлять мир людей кипящим котлом подавленной ненависти и злых побуждений. Она выбрала единственную грань своего неудачного опыта и построила на ней свою личную философию. Она видела мир как настоящий театр, место притворства и драматических действий.
В рамках своего несчастного существования роли, которые ей позволяли исполнять в порнографических драмах миссис Муррелл, стали единственной вещью, которую поняла Геката. Они были единственным ответственным действием, которое ей когда-либо доверяли. Эти простые пантомимы, комические или патетичные, были паузами в её жизни, в которых она жила по-настоящему; все остальное время она была просто уродливым комком человеческой плоти, измятым и истоптанным постоянными неудачами.
Теперь, освободившись от краткого момента полной потери личности, когда она была руками и голосом своего хозяина, Геката нашла иную точку зрения, откуда взглянула на всю Вселенную и соотнесла её со старой системой отсчета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126