Я решил, что он выглядит совсем неплохо, ибо мы представляли его себе безобразным и отталкивающим, подобно дьяволу, его господину. Но на самом деле его внешность была преисполнена подлинно королевского величия, чего не доставало многим из тех властителей, коих я видел: например, королю Франции. А потому я начал надеяться на снисхождение и милосердие, а не ожидать немедленной смерти от его руки. Потом меня спросили, какого я рождения – знатного или низкого, и я ответил, что отец мой является сенешалем Куртбарба, а сам я благородной крови. Затем воспоследовал небольшой спор между неверными, после чего мой захватчик, низко поклонившись султану и поцеловав его руки, сделал мне знак и сказал по-французски: «Идем». Он вывел меня из палатки, и мы прошли через лагерь к другому шатру, где он усадил меня на землю и подозвал слугу, который затем принес плоские сдобные хлебцы, вазы с фруктами и воду с лепестками цветов. Вслед за тем на скудном и ломаном французском он кое-как объяснил мне, что я – его пленник и останусь у него до уплаты выкупа. Он сказал мне, что его зовут Ахмад Абд ад-Дин ибн-Юсуф, но что его называют ал-Амином. Это мне понравилось больше, поскольку было короче и легче запоминалось.
Он велел мне ответить, как я предпочту поступить: будучи рыцарем, поклясться честью, что не убегу, и таким образом получить относительную свободу, или чтобы меня посадили в темницу и тщательно стерегли. Я быстро дал ему честное слово. Да я и не стремился к бегству; я праздно сидел в палатке или прогуливался по их лагерю, не имея никаких иных дел, кроме как ждать, что произойдет дальше, и был вполне доволен таким времяпрепровождением. Меня неотступно занимали лишь две мысли: я думал об Артуре, всегда со скорбью и горечью, и еще задавал себе вопрос, почему, твердо решив убить короля, а потом и себя, я вместо того спас ему жизнь и теперь был доволен, что до сих пор жив сам? Я вновь и вновь размышлял о том, правда ли, что он удержал меня при себе в ту ночь, зная, что таким образом Артур будет полностью беззащитен? Или он сделал это только из любви ко мне и не по какой другой причине? И как я дошел до того, чтобы покориться его объятиям и к тому же найти в них гнусное наслаждение? Но об этом я старался не думать.
И таким образом я провел в сарацинском лагере несколько дней, совсем потеряв счет времени и не заботясь о том, что делаю. Я почти не видел ал-Амина, который каждый день выезжал из лагеря, чтобы совершать набеги на моих же соратников. Я узнал, что он был сыном внучатого племянника султана по имени Мехед ад-Дин, и было совершенно ясно, что, несмотря на свою молодость, он был принцем. Неверные весьма высоко ценили его, и куда бы он ни шел, его всегда и везде почтительно приветствовали, кланяясь и прикладывая пальцы к груди и губам, как это у них принято.
Наконец однажды случилось так, что, возвратившись на склоне дня, чтобы отдохнуть от своих дел, он позвал меня и велел мне сесть и разделить с ним трапезу. Перед нами поставили подносы с бараниной, рисом, засахаренными фруктами всех видов; из напитков нам подали шербет – подслащенную воду, настоянную на фруктах, – а также очень слабое вино, ибо похоже, что последователям Магомета их вера не позволяет пить вино, но они хитростью обходят этот запрет. Они кладут в воду изюм или финики и дают им побродить немного; этот напиток называется у них нибид, а не вино, и они употребляют его. Легко можно понять, что в этом, как и во многом другом, они не столь отличны от нас, ибо мне на моем веку доводилось видеть монахов, которые крестили говядину в рыбу во время Великого поста и носили власяницу из тончайшего полотна. Немного погодя ал-Амин позвал одного из своих слуг, который неплохо говорил по-французски, и таким образом мы могли беседовать более свободно. Прежде всего он спросил меня, всем ли я доволен и не нуждаюсь ли я в чем-либо из необходимых вещей. А когда я сказал, что вполне всем доволен, он начал расспрашивать меня подробно о моей стране и как я там жил. Тогда я сообщил ему, что я трувер, и, узнав это, он хлопнул в ладоши и воскликнул, что ему весьма приятно это услышать, поскольку он сам поэт. И тотчас он принялся декламировать мне отрывки своих стихов, но поскольку он читал их на своем языке, мне оставалось лишь бессмысленно улыбаться в ответ, да и переводчик не сумел их облечь в какую-нибудь поэтическую форму, прибегнув к самым простым словам. И тем не менее даже этого мне показалось вполне достаточно, чтобы убедиться, что его стихи ничуть не хуже сочинений многих поэтов, которые мне приходилось слышать в своей родной стране и о которых можно сказать, что они звучали бы гораздо лучше, если бы их перевели на язык, никому не понятный. Ал-Амин со смехом заставил переводчика замолчать и заявил, что не желает принуждать меня выслушивать это слабое и грубое переложение. Потом я поведал ему о своих странствиях и о том, как отправился в крестовый поход с королем Ричардом, и об Артуре, и о смерти моего друга. И все это я рассказал потому, что ему было примерно столько же лет, сколько Артуру и мне, и он слушал меня с большим вниманием и сочувствием. Я долго молчал и, выговариваясь, испытывал облегчение. Когда я закончил, он сказал, что мне не следует безутешно скорбеть о своем друге, ибо, по его разумению, Артур принял такую смерть, о какой он мог бы только молиться: до конца сдержав свою клятву и ничем не запятнав чести. И, глядя на меня большими, блестящими глазами, он сказал далее:
«Неужели ты больше любил бы твоего друга, если бы он нарушил клятву, сразился с тем рыцарем и убил его? Ибо тогда он был бы опозорен и унижен и не заслуживал бы того, чтобы оставаться в живых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159