Петр Великий решительно порывает с национальными традициями русского
самодержавия и превращается в типичного представителя западного абсолютизма.
Петр Первый с полным правом мог бы повторить слова Людовика-Солнца: "Государство
— это я". Как и Сталин, Петр считал, что он может поступать всегда, как он
считает нужным.
Петр I выводит идею своей власти не из религиозных начал, не из
православия, а из европейских политических идей. Это сказывается даже в его
внешнем виде. Он сбрасывает парчовые одежды Московских царей и появляется всегда
или в европейском камзоле, или в военном мундире.
"Строй Московского государства был воплощением христианского идеала в его
именно русском понимании христианства. В характере русского народа не было
стремления к отвлеченному знанию предметов веры, он просто искал знания того,
как надо жить. Народ стремится понять христианство, как нравственную животворную
силу, а христианскую жизнь, как жизнедеятельность человеческого духа,
нравственно возрожденного христианством. Иллюстрацией тому является та
центральная власть, в которой отражается как в фокусе народное религиозное
мировоззрение; это царская власть. Наряду с подвигом власти, царь несет подвиг
христианской церковной жизни, направленной к непрерывному самоограничению и
самоотречению". (51)
Свою идею безграничности власти царя — идею совсем чуждую самодержавию,
Петр заимствовал у английского философа Гоббса, одного из видных представителей
так называемой школы естественного права. Влияние идей Гоббса на Петра мы можем
проследить во многих случаях. В "Правде воли монаршей", сочиненной Феофаном
Прокоповичем по воле Петра, теоретические основы монархии выводятся из взглядов
Гоббса и Гуто Гроция и теории о договорном происхождении государства. Царь, — по
мнению Ф. Прокоповича, — имеет право пользоваться всей силой власти, как ему
угодно, так как он пользуется ею во имя общих интересов.
"Понимание власти русского царя в таком неограниченном смысле было чуждо
Московскому периоду, ибо самодержавие царя считало себя ограниченным, и
безграничным почиталось условно в пределах той ограниченности, которая вытекает
из ясно сознанных начал веры и Церкви. В основе самой царской власти лежит не
договор, а вера; православный царь неотделим от православного народа и есть
выразитель его духа". (52)
Петр I, как, и Гоббс, как и все другие философы их школы, ищет основы
царской власти уже не в вере, не в религиозном предании, а в народной воле,
передавшей власть его предкам. Такое совершенно ложное понимание идейных основ
самодержавия и послужило началом той сокрушительной революции, которую Петр I
провел во всех областях жизни.
Как совершенно правильно указывает М. Зызыкин, — "обосновав
неограниченность своей власти по Гоббсовской теории в "Правде воли монаршей" и
устранив рамки, поставленные этой власти Церковью, он изменил основу власти,
поставив ее на человеческую основу договора и тем подверг ее всем тем
колебаниям, которым может подвергаться всякое человеческое установление;
согласно Гоббсу, он произвольно присвоил церковную власть себе; через
расцерковление же института царской власти, последняя теряла свою незыблемость,
неприкосновенность свойственную церковно установлению.
...В "Правде воли монаршей" подводил под царскую власть в стиле
английского философа Гоббса совершенно иное основание — передачу всей власти
народом, а идея царя — священного чина совершенно стушевывалась, хотя и
оставалась в обрядах при короновании; царь не связан уже обязательными идеалами
Церкви, как то было в теории симфонии, а сам их дает; сегодня один царь может
руководствоваться идеями утилитарной философии, завтра — другой идеями
вольтерианства, потом третий идеями мистического общехристианства в стиле XIX
века, и может в зависимости от духа времени и моды определять и свое отношение к
Церкви".

XVI. АДМИНИСТРАТИВНЫЕ "РЕФОРМЫ" ПЕТРА I. СУРОВАЯ ОЦЕНКА ЭТОЙ "РЕФОРМЫ"
КЛЮЧЕВСКИМ.

I

Административным реформам Петра Ключевский дает следующую характеристику.
"До Петра начертана была довольно цельная преобразовательная программа,
во многом совпадавшая с реформой Петра, в ином даже шедшая дальше ее".
"Петр, — констатирует Ключевский, — был не охотник до досужих
соображений, во всяком деле ему легче давались подробности работы, чем ее общий
план, он лучше соображал средства и цели, чем следствия".
Какой, спрашивается, можно ждать толк от реформ, если проводящий их
государственный деятель лучше соображает средства и цели, чем следствия. Если
ему лучше даются мелочи, подробности, чем общий план? Разгромив старый,
сложившийся веками правительственный аппарат Петр взамен создал еще более
громоздкую бюрократическую машину. В области административных "реформ" Петр
действовал, так, как будто до него в России не существовало никакого
правительственного аппарата.
"В губернской реформе, — сообщает Ключевский, — законодательство Петра не
обнаружило ни медленно обдуманной мысли, ни быстрой созидательной сметки. Всего
меньше думали о благосостоянии населения. Губернских комиссаров, служивших лишь
передатчиками в сношениях сената с губернаторами и совсем неповинных в денежных
недосылках, били на правеже дважды в неделю".
Суровый вывод Ключевского подтверждает и Лев. Тихомиров:
"Петр стремился организовать самоуправление на шведский лад и с полнейшим
презрением к своему родному, не воспользовался общинным бытом, представлявшим
все данные к самоуправлению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47