Она оставалась всеобщей любимицей. Она не создавала никаких проблем для нянек, была добра к маленькому Гоффредо, которого братья едва удостаивали вниманием – он же еще совсем малыш! – и к маленькому Оттавиано, которого братья не замечали совсем. Они что-то знали об Оттавиано, презирали его, а Лукреция жалела и потому была к нему особенно внимательна.
Лукреция наслаждалась жизнью. Как приятно было настраивать братьев друг против друга, вытягивать у них секреты, использовать их соперничество. Она любила, например, гулять в саду, держа Джованни за руку и понимая, что из окна за ними ревнивым взором наблюдает Чезаре. Как же замечательно, что оба ее чудесных братца так крепко ее любят!
А когда приходил дядя Родриго, она вскарабкивалась ему на колени, чтобы повнимательней изучить это лицо с крупными чертами, осторожненько трогала пальчиками нос, который вблизи казался ей огромным, гладила тяжелый подбородок, зарывалась своей мордочкой в его ароматную мантию – она говорила, что от дядиной мантии пахнет как от цветов в мамином саду.
Дядя Родриго любил их всех и часто приносил подарки. Он усаживался в богато украшенное резьбой кресло, которое мама называла «креслом дяди Родриго», выстраивал их всех в рядок и по очереди оглядывал своих деточек, которых, как он сам говорил, он любил больше всего на свете. Но дольше всех он задерживал свой нежный взгляд на Джованни. Лукреция это понимала, и порою, заметив, как наливалось гневом лицо Чезаре, бросалась к дяде Родриго и вскарабкивалась ему на колени, чтобы отвлечь его внимание на себя.
И это ей удавалось, потому что тогда длинные пальцы дяди Родриго начинали перебирать ее золотистые волосы, губы касались щечки с особой нежностью, предназначенной только для нее. Он еще теснее прижимал ее к себе и шептал:
– Моя прекрасная крошка, моя любимая девочка.
Он переставал смотреть на Джованни, и это очень нравилось Чезаре, который был не против любви дяди Родриго к Лукреции – он ревновал его только к Джованни.
Потом в дверях появлялась Ваноцца, она вела за руку Гоффредо и подталкивала его к дяде. Гоффредо вырывался от матери и кидался вперед с радостным криком: «Дядя Родриго, а вот и Гоффредо!» На нем была голубая рубашечка, в ней он выглядел таким же красавчиком, как ангел на картине, которой особенно гордилась мать. Дядя Родриго секунду колебался – или делал вид, что колебался, – прежде чем подхватить малыша на руки. И только когда Ваноцца выходила из комнаты, он сажал прелестного ребенка на колени, покрывал его мордашку поцелуями и позволял ему вытащить из карманов сутаны подарки. Только тогда он вслух называл его «мой маленький Гоффредо».
Оттавиано не появлялся здесь никогда. Бедный Оттавиано, чужак. Он был бледненьким, хрупким и часто кашлял. Он был очень похож на Джорджо, и все дети, как приказал Чезаре, игнорировали его, потому что он, как опять же объявил Чезаре, не имел к ним никакого отношения.
Но именно из-за Оттавиано и Джорджо, тех самых, которых дети считали персонами ничего не значащими, в их жизни и произошли перемены.
И Оттавиано, и Джорджо с каждым днем становились все беспокойнее, все бледнее. Погода стояла жаркая, воздух был пропитан влагой, и Джорджо, таявший буквально на глазах, в конце концов улегся в постель, и в доме воцарилась странная тишина.
Ваноцца горько плакала, потому что она уже успела полюбить своего доброго и робкого мужа, и когда он скончался, очень горевала. Вскоре после этого слег в постель и маленький Оттавиано – симптомы его болезни повторяли симптомы болезни отца, и он тоже умер. Таким образом за несколько месяцев семейство лишилось двух своих членов.
Лукреция видела горе матери и тоже плакала. Она тосковала по маленькому Оттавиано – он был одним из ее самых преданных обожателей.
Чезаре застал ее в слезах и осведомился о их причине.
– Но ты же сам знаешь, – удивившись вопросу, ответила Лукреция. – Отец наш умер, и маленький братик тоже. Мама печалится, и я вместе с нею.
Чезаре рассердился и прищелкнул пальцами.
– Тебе не следует о них плакать. Они не имеют к нам никакого отношения.
Лукреция покачала головой – впервые в жизни она позволила себе не согласиться с братом. Она любила их обоих – ей вообще было нетрудно любить людей. Джорджо был к ней очень добр, а Оттавиано был таким маленьким, таким хорошеньким, так что она продолжала плакать, несмотря на запрещение Чезаре.
Чезаре не следовало сердиться, однако она заметила, как в его глазах разгорался привычный гнев.
– Лукреция, не смей плакать! Я приказываю! Вытри глаза. Вот, возьми платок, вытри глаза и улыбнись. Улыбайся!
Но она не могла улыбаться. Лукреция честно пыталась, но, вспомнив, как добр был к ней Джорджо, как любил он таскать ее на плечах, как тогда восхищались окружающие ее прелестными, развевающимися на ветру волосами, она вновь разражалась слезами. А маленький Оттавиано! Он любил к ней прижиматься, совал ей в руку свою маленькую ручонку, забавно коверкал ее имя! Нет, она не могла улыбаться, зная, что никогда больше не увидит ни Джорджо, ни Оттавиано.
Чезаре начал задыхаться, что означало у него крайнюю степень гнева. Он схватил ее за шею, и на этот раз она ощутила не нежность, но злобу.
– Пришло время тебе узнать правду! – воскликнул он. – Неужели ты не знаешь, кто на самом деле наш отец?
Она никогда не думала о том, что у нее должен быть отец, и когда в доме появился Джорджо и Ваноцца стала называть его мужем, она стала думать о нем, как об отце. Но что-то все же смущало ее, поэтому и на этот раз она промолчала, надеясь лишь, что Чезаре ослабит хватку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97