Он повернулся и послал последний привет стоявшим на балконе. Взгляд его задержался на дочери Папы: миленькая девчушка. Через несколько лет она вполне будет достойна более близкого знакомства, но через мгновение он уже забыл о Лукреции. Среди сопровождавших Гонзага был еще один человек, который обернулся и посмотрел на балкон: это был Джованни Сфорца. Увидев золотоволосую девушку, он вспыхнул от гнева. Она стояла между отцом и братом, и Джованни вдруг показалось, что она – их пленница. Да, они отберут ее у него, вскорости она превратится в одну из них, и куда денется покорная и любящая женщина, которую он знал в Пезаро? Он с тоской вспоминал те несколько месяцев: больше никогда Лукреция не будет к нему так нежна, никогда они не будут жить в согласии.
И она уже начала меняться. Да, она совсем еще девочка, но она – Борджа, а это несмываемое клеймо. Через несколько лет, а может, и раньше, она станет настоящей Борджа, и куда денется ее очаровательная невинность и непосредственность, ее чувственность разовьется еще сильнее, и она не будет считаться ни с чем, лишь бы удовлетворить эту ненасытную страсть; из нее вытравят всю доброту и нежность, и она станет такой же равнодушной эгоисткой, как все они.
Как бы хотелось ему повернуть коня, ворваться во дворец, схватить ее и увезти в Пезаро, где они могли бы жить вдали от политики и этих бесстыжих интриганов – ее отца и братьев.
Но кто он такой, чтобы даже мечтать об этом? Маленький человек, трус, старавшийся забывать о нанесенных ему оскорблениях.
Нет. Слишком поздно. Они отобрали ее, она потеряна для него навсегда.
Он чуть не плакал от злости. Гонзага повернулся к нему:
– Вы опечалены, потому что покидаете мадонну Лукрецию?
Сфорца горько засмеялся:
– Но ее-то разлука совсем не печалит. Она уже пригрелась под апостольской мантией.
Франческо бросил на него странный взгляд, а Сфорца, не в силах сдержаться, пробормотал:
– Его Святейшество стремится от меня избавиться. Он хочет полностью владеть своей дочерью… Он жаждет быть для нее и отцом, и супругом.
Франческо не ответил. Он смотрел прямо перед собой, кавалькада продолжала свой путь.
Папа, все еще махавший им вслед, повернулся к Лукреции:
– Вот и Гонзага уехал. А теперь, дорогая, нам следует подготовиться к приему твоего брата Гоффредо и твоей невестки Санчи. Скоро они будут с нами.
САНЧА АРАГОНСКАЯ
Пышнотелая Санча валялась на постели и лакомилась сладостями. Здесь же, поклевывая с подноса, возлежали три ее любимые фрейлины – Лойзелла, Франческа и Бернардина.
Санча рассказывала им о своем очередном любовнике – она любила смаковать детали постельных сражений, получая таким образом двойное удовольствие: сначала наяву, а потом в воспоминаниях.
Санча была необыкновенно хороша, и одной из самых примечательных ее черт был резкий контраст между темными волосами и бровями, смуглой кожей – и ярко-синими глазами. Черты лица у нее были выразительными: прекрасно очерченный носик, мягкие, чувственные губы. И при взгляде на нее на ум приходили мысли исключительно о чувственных наслаждениях. Санча знала, какое впечатление она производит, и улыбалась особой обещающей улыбкой, как бы говоря: «Я знаю нечто такое, чего не знаете вы, но я могу поделиться с вами этим тайным знанием…»
Любовники появились у Санчи с незапамятных времен, и она была твердо уверена, что будет предаваться любовным играм до самой смерти.
– Не могу сказать, что предстоящее путешествие доставит мне удовольствие, – говорила она своим наперсницам, – но в конце-то концов мы доберемся до Рима! И какие удовольствия ждут нас там! Я уже почти влюблена в Чезаре Борджа, хотя не видела его ни разу. Говорят, он такой страстный!
– Тогда вы заставите Папу мучиться ревностью к собственному сыну, – сказала Франческа.
– Не думаю, не думаю, я оставлю Его Святейшество на тебя, Лойзелла, или, может, на маленькую Бернардину. Вы вдвоем, может, сумеете заменить ему знаменитую La Bella, мадонну Джулию.
– Мадонна, разве можно говорить так о святом отце?! – воскликнула Лойзелла.
– Он всего лишь мужчина, дитя мое. И, пожалуйста, не пугайся: я же не предлагаю тебе лечь в постель к этому полоумному монаху Савонароле!
Лойзелла вздрогнула, а Санча продолжала:
– У меня никогда не было любовника-монаха, – взор ее затуманился. – На пути нам, наверное, попадутся монастыри…
– О, вы такая ужасная грешница, мадонна! – хихикнула Франческа. – Как вы не боитесь говорить такое?
– Ничего я не боюсь! – горделиво воскликнула Санча. – Я хожу к исповеди, я каюсь в грехах. А когда состарюсь, непременно уйду в монастырь.
– Это, наверняка, будет мужской монастырь, – заметила Лойзелла.
– Нет, нет, я хоть и хочу попробовать монаха, но только разочек. Монахи день за днем и ночь за ночью… Бр-р-р!
– Тихо! – испугалась Франческа. – Если наш разговор кто-нибудь подслушает…
– Ну и что? Никто не заставит меня изменить своим привычкам. Король, мой отец, знает, как я люблю мужчин, и что он сделал? Он просто заявил: «Она – одна из нас. А апельсины на персиковых деревьях не растут». Мой брат только покачал головой и согласился, и даже бабушка знает, что пытаться влиять на меня бесполезно.
– Его Святейшество наставит вас на путь истинный. Именно поэтому он и послал за вами. Санча усмехнулась:
– Судя по тому, что я слыхала о Его Святейшестве, он вызвал меня в Рим вовсе не для того, чтобы наставлять на истинный путь.
Лойзелла заткнула уши, потому что не желала слушать подобные речи, но Санча расхохоталась и приказала Франческе принести ожерелье из золота с рубинами – его ей подарил последний любовник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97